Он и часу не выдержал в своей комнате. Переодевшись в спортивный костюм, он бросился вниз, пусть Юлия говорит, что хочет. Вот она; она сидит одна в маленькой зале около лестницы, с книгой на коленях. Он подошел к ее столику, сел напротив нее, она следила за каждым его движением.
— Я сижу здесь и оберегаю твой сон, Хозе. Ты чувствовал это?
Наконец-то! Плечи у него расправились. Он неуверенно протянул к ней под столом руку, она заметила это и слегка погладила ее.
— Но мои старанья, видимо, не очень-то по могли.
Это была она, Юлия!
После обеда они поехали на санях вниз, почти к самому вокзалу, и отправились в лес. Снег, снег, снег. Она сказала предостерегающе:
— Мы далеко не пойдем, здесь рано темнеет, несколько дней назад здесь заблудилась девушка из нашего отеля. Когда в семь часов вечера ее хватились и оказалось, что она еще не возвращалась, за ней снарядили людей с фонарями, словно для спасения погибающих в шахте; ее принесли совсем замерзшую, она до сих пор еще лежит.
Хозе сообщил ей, что хлопочет о переводе в другой город, нарочито провоцируя трения с патроном. Юлия перебила его:
— Что у Карла, Хозе?
— Я вижу, ты и здесь не читаешь газет, Юлия. Карл с головой ушел в дела, но, видимо, ему не везет. Он потерял свой пост в союзе, там хотят отмежеваться от него.
Они шли рука об руку. Юлия остановилась.
— Боже мой!
— Ты огорчена?
— Это для него тяжелый удар. Он очень любит эту работу. Что он делает теперь?
— Занят своей фабрикой.
— А дети? Я ужасно по ним тоскую. Мне стоит больших усилий оставаться здесь. Каждый вечер я ловлю себя на том, что беру в руки железнодорожное расписание и говорю себе: завтра я поеду к ним. Я долго не выдержу этого.
— Так поедем.
— Нет смысла, Хозе. Пребывание здесь действует на меня хорошо. Ты извини меня, но мне будет очень тяжело с ними расстаться, а это все-таки должно произойти. Скажи мне это, Хозе!
В первый раз он обнял ее, она не отнимала головы от его груди, лицо у нее было в слезах:
— Прости, Хозе, мне ужасно тяжело. Я тебе так благодарна, что ты помог мне выбраться сюда, дома я не могла бы осилить всего этого. Но вот, дети, дети! Они там одни в этом большом доме, и он распоряжается ими. Я надеялась, что вдали от него я буду лучше о нем думать, но не могу. Он шпионит за мной. Сюда приезжал недавно его брат, аптекарь. Он жил где-то в другом месте, я узнала его, этого толстяка. Какие они мелкие люди, Отец смеется над ним.
— Бог с ним, Юлия. Пойдем. Покажи мне твой лес.
— Дети, милые мои дети, я не могу их ему оставить. Как они его боятся, как они уже теперь его ненавидят! Я‑то могу уехать, а бедные малютки сидят там. Что нам делать, Хозе?
Они бесшумно двигались по снегу, вдыхая воздух неизъяснимой свежести, с ветвей слетала белая пыль и садилась на них.
— Надо подумать, Юлия.
Юлия уже знала через Хозе о слухах, вертевшихся вокруг Карла. Чудесная весна на юге у моря, — мать тоже приехала сюда, — не показалась ей слишком длинной. Страданье, вызванное неудачным браком, лишь медленно прорывалось, ей нужно было наново внутренне сжиться со всем, и с Хозе тоже, сжечь все мосты, связывающие ее с прошлым, и, пожалуй, вместе со всем отказаться и от Хозе, но это было сверх ее сил. В конце концов, новая жизнь вырастает из старой, не могу же я, которая шла по неправильному пути, переродиться. Карл писал, что необходимо несколько сократить расходы, между прочим, и по дому, спрашивал, долго ли еще должно продлиться ее лечение.
Вернувшись в столицу, она поселилась, не давая знать о себе Карлу, у родителей, в своей девичьей комнате. Вид родного города причинял ей жестокую боль. Она сказала Хозе, что пробудет здесь только несколько дней, пока устроит все дела, и, если он хочет и может, она не возражает против того, чтобы они уехали затем вместе. Хозе не был готов к такому внезапному решению, но можно было взять отпуск. Жаль было холостяцкой квартиры, там он познакомился с Юлией, но теперь она у него не бывала, это связано было для нее с тяжелыми воспоминаниями.
Как-то утром она позвонила Карлу на фабрику. На его вопрос, где она находится, она сказала — у него, дома. Да, она пришла туда, поздоровалась с прислугой, дети были в школе. Она принесла им подарки. Дети были вне себя от радости.
В обед пришел Карл, они пожали друг другу руки, горничная доложила, что к столу подано, все уселись. Карл ждал, когда сядет Юлия; после короткого колебания она села на свое обычное место, принадлежавшее ей больше десяти лет. Карл, явно взволнованный, — он едва говорил, — почувствовал облегчение. Юлия рассказывала детям много смешного, потом детей отослали с фрейлейн в детскую. Карл и Юлия перешли в «уютный уголок», где был сервирован кофе. Когда горничная вышла, Юлия сказала, что она чувствует себя еще не вполне окрепшей душевно (Карл подумал: а я‑то здоров душевно!), поэтому ей не хотелось бы в данный момент вступать в длинные объяснения. У нее нет пока ясного представления, как сложится будущее. Карл, выведенный из равновесия ее присутствием, оскорбленный ее холодностью, ответил, что рад видеть ее, по крайней мере, внешне поправившейся, ему жаль, что он вынужден был просить ее экономить средства, но плохие времена и его не пощадили.