— Ну, а что сделал хозяин?
— Он прочел письмо, потом так странно расхаживал по дому, а потом мы испугались, потому что он стоял в дверях столовой, затем он упал в коридоре. А что, у хозяина удар?
— Ерунда, он просто переутомлен, вдобавок эти волнения.
Эрих думает: «Мне не следует вести разговоры с этими женщинами, они, хотя и вполне разумные существа, но в этом доме не полагается общаться с прислугой». И в ту же минуту старшая из девушек, горничная, заявляет свое мнение. Она шипит.
— Этого барин не должен спустить барыне, нельзя ей позволить так просто взять да утащить детей. — сначала она по нескольку месяцев прохлаждается на курортах, а потом рассказывает нам всякие сказки.
Кухарка перебивает ее:
— Молодой барин (боже мой, я не так уж молод), — надо бы вам заявить в полицию, иначе она завезет нам наших детей, кто ее знает куда.
Фрейлейн не перестает плакать.
— Почему вы плачете?
Горничная:
— Это фрейлейн, она два года была с детьми, ничего, фрейлейн, дети вернутся. Сделайте же что-нибудь, молодой барин, надо скорей заявить в полицию, чтобы эта…
Эрих заклинающе прикладывает палец к губам, он молча поглощает две миски компоту, потом прощается со всеми, каждой пожимает руку, фрейлейн он успокоительно похлопывает по плечу.
— Милейший господин, — говорит кухарка, убирая со стола. — Он еще раз приходит на кухню, на этот раз он просит привести ему из дому ночное белье.
И вот, вся большая квартира погружена в тишину и мрак.
Далеко, прорезая поля и леса, мчится поезд, увозя Юлию с детьми. Поезд несется сквозь ночь, яркие огни буравят черноту, ощупывают металлические рельсы. Сигналы, озера, деревни, леса, все дальше и дальше столица. Вечная ночь. Звездное небо. Женщина спасла своих детей, ей хочется распахнуть окно и ликующе крикнуть в плодоносную весеннюю ночь о своем счастье. Под ней, на диване международного вагона, спят ее дети, они спят вместе, бросив игрушки на пол, они не раздевались, у них нет ночного белья.
— Это кража, — ликует Юлия, — я выкрала их, я выкрала себя, я спасла нас всех, он никогда больше нас не увидит.
Сраженный человек пробуждается
Карл, проснувшись на рассвете, лежал не в силах пошевельнуться. Да и зачем? Упав с высоты, он лежал тяжело, с обмякшими мускулами. Человек, лежавший здесь, был тем самым владельцем фабрики, у которого рухнул дом, с таким трудом построенный его собственными руками, нора, в которую он прятался. Но он мужественно держится. Он нащупывает то, что еще уцелело в нем. 0н ищет не себя, нет, он ищет свое место среди людей.
Услышав в коридоре шаги кого-то из прислуги, Эрих включил занавешенную лампочку над своей кушеткой, чтобы посмотреть, который час. Тотчас же послышался голос Карла:
— Эрих? Доброе утро.
Эрих, в пижаме, подошел к нему.
— Спал хорошо, Карл?
— Ничего. Подними шторы, я с часок полежу еще.
— Само собой. Я прописываю тебе лежать до обеда.
— Садись ко мне. Ночь была ужасно длинной.
— Я принесу тебе снотворное, и ты проспишь весь день.
Карл замотал головой.
— Она опустошила мой дом. Это ужасно больно. Она отобрала у меня все. Сначала себя, потом — детей. Как у зачумленного. Разве я зачумленный, Эрих? Скажи честно. Ты это знаешь.
Эрих со стоном прикрыл лицо рукой:
— Это несчастье.
— Она оскорбила меня так, как ни один человек меня не оскорблял. Я, может быть, в ее глазах ничтожество, недостаточно элегантен, тонок, у нее более высокие требования, мы — маленькие люди, провинциалы, я не умею шутить, Эрих, я всю жизнь должен был работать и мучиться, ты знаешь, какое бремя лежало на мне. Но следует ли меня за это наказывать, что-нибудь во мне ведь есть или ничего нет? Скажи откровенно. Я недавно рассказывал тебе, что со мной когда-то сделала мама.
Карл оборвал себя, задумался.
Эрих:
— Ты и ей говорил об этом?
— Я кое-что обронил, это было в те дни, когда подписывался договор с теткой, — и я жалею об этом. Я сказал, что мать меня ударила, когда я был уже взрослый.