И весь он как-то опустился. Она была поражена, изумлена. Что это: смирение, покорность, что, что? С ним можно говорить, его можно расспрашивать, он не замыкается.
— Что ты делаешь по вечерам, Карл?
Он ответил:
— Слоняюсь без цели.
— Где? По комнатам? По всем?
— Нет, в твою я не вхожу.
— А что ты делаешь там? Ты и в самом деле один? (Ему можно задать любой вопрос.)
— Там? Один, да. Хожу из комнаты в комнату. И сражаюсь. Я все одолеваю.
Она откинулась на спинку стула. Он сошел с ума.
— Ты один ходишь по комнатам? А горничная?
— Она на кухне. Я теперь все могу вынести. Раньше было страшно тяжело. Я всех осиливаю. И тебя тоже, и его.
— Кого?
— С кем ты живешь.
Она опустила голову, кровь ударила ей в лицо, — как это его потрясло, но я ничего не пони-маю.
Он искоса посмотрел на нее своим новым взглядом (что же это такое?) и зашептал:
— У вас нет надо мной власти. Я выдержу вас.
— Ты ненавидишь меня, Карл. Ты погляди только, как мне тяжело. Ты ведь знаешь, как это произошло. Ты никогда со мной не разговаривал.
— Я знаю, Юлия. Но вы — ты вместе с ним — являетесь ко мне почти каждый вечер, и я выдерживаю вас.
У нее мурашки побежали по коже.
— Что ты делаешь, Карл? Я ничего не знаю о тебе.
Она прижала руку к груди, он улыбнулся ей. Это другой человек, его надо расшевелить, он подавлен, он в состоянии какого-то судорожного напряжения.
— Но теперь я больше не хожу по комнатам. Мне некогда. Я вовсе и не бываю там. Я живу в другом месте.
— Как же, ведь ты не выехал из квартиры?
— Нет, но по вечерам я переселяюсь туда, где я жил мальчиком. На окраину. У меня есть там маленькая комнатка.
— И?..
— Я живу там. (До чего напряженное лицо! И эта улыбка!) Я с удовольствием бы и совсем перешел туда. Лучше бы я никогда оттуда не уходил. Тогда бы у меня не было фабрики, и ты и я — мы были бы от многого избавлены.
— Что ты там делаешь? (Она толкнула его в плечо, он словно забылся.) Карл!
— Ничего, Юлия. Впрочем, да. Женщины.
— Кто такая?
— Не знаю.
— Ты не знаешь, как ее зовут?
— Это не определенная какая-нибудь женщина, Юлия. Они некрасивы, но попадаются иногда и красивые.
— Ну, и что с ними?
— Я люблю их. Это началось с тех пор, как ты ушла. Все это вертится вокруг тебя, одной тебя, но я вас ненавижу.
Лицо его исказила судорожная гримаса, в которой было все: болезненность, вожделение, страх. О, как он болен! Он ищет в этих женщинах меня…
Она не знала этого человека, нет, она не знала его, в чем ее вина тут? Она была страшно взволнована, — это уж был не разговор. Она прошептала:
— Карл! (Она сказала «Карл», и это прозвучало жутко, и все-таки это был тот самый Карл, который топтал ее.) Что ты со мной делаешь, Карл?
— Ты это чувствуешь, Юлия?
Глаза у него заблестели.
— Ты чувствуешь меня, Юлия?
— Замолчи.
Она всхлипнула. Он сказал:
— Кельнер смотрит на нас. Пойдем. Адвокат ждет нас.
Она плакала, опустив голову. Потом, сделав над собой усилие, вытерла глаза, припудрилась:
— Скажи адвокату, что мы хотим послезавтра еще раз встретиться.
Карл снова погас.
— Вряд ли он согласится на такие частые встречи.
— Хочешь, чтобы я пришла к тебе, Карл?
Что она сказала?
— А ты хочешь, Юлия? Куда? На мою окраину?
— Я подумаю. Я обязательно хочу тебя завтра или послезавтра видеть. Слышишь?
— Я буду здесь.
Они поднялись. Она протянула ему руку. Ей вдруг захотелось прижаться головой к его груди, но его неподвижный темный взгляд отпугивал ее. (Что он со мной делает?) Она погладила его по руке и умоляюще посмотрела на него. И глаза его, в которых собачья преданность боролась с вожделением, вдруг посветлели, и взгляд, человеческий, долгий, вопрошающий остановился на ней. Она чуть не лишилась чувств: кто же он, что я натворила?
Они простились. Ему не нужно было просить ее о молчании, она чувствовала, что все они трое — Карл, она и Хозе — связаны единой страшной тайной брака.
Вечером она, счастливая, сидела с детьми и Хозе вокруг стола, при свете лампы, они много смеялись (а там где-то был Карл).
На следующее утро Хозе позвонил Юлии, что сегодня вечером ему придется уехать с некой миссией, она была ужасно огорчена, но про себя благодарила судьбу. В тот же вечер, проводив Хозе, она на вокзале написала письмо Эриху: «Вы простите меня, что я пишу вам, но я знаю вашу привязанность к брату. Вчера, встретившись с ним у адвоката по поводу наших печальных переговоров, я говорила с ним. Меня встревожило состояние его здоровья. Позаботьтесь о Карле. Очень прошу вас никому о моем письме не говорить».