И тогда возникло и быстро разрослось чувство, что так дольше продолжаться не может, откуда-нибудь да должна притти помощь, хотя бы от самого чорта. Царствующий дом держался в тени, правительство же его действовало с холодностью и жестокостью, характерной для властителей этой страны; ибо с народом у них был заключен сатанинский договор: они обещали и обеспечивали ему порядок и спокойствие, народ же продавал им за это свою душу. Ибо, когда нависла недвусмысленная угроза осадного положения и недвусмысленного образования нового кабинета, — куда девалась оппозиция, новое течение, радикалы, от которых исходил прежде свежий ветер? Они «выросли», они стали партией, они укомплектовались собственными профессиональными союзами, газетами и своевременно поняли свою задачу, а именно: отбивать приверженцев у других партий. Можно ли было ждать от них помощи?
Пауль работал в городе.
Он посещал собрания трамвайщиков, автобусных шоферов и кондукторов. Его никто не знает, его считают иностранцем, изгнанником, кое-кто даже подозревает в нем шпика, он не произносит речей, его прежняя способность собирать вокруг себя людей — оказывает свое действие. Он обращается к молодежи и к людям, еще сохранившим стойкость. Это та самая столица, где в пору его юности его окружали борцы, умевшие итти на смерть, здесь он надеется если не одержать победу, то хотя бы загнать врага в тупик. Правительство опубликовало свой проект, организации совещались, как реагировать; и тут вокруг Пауля стал группироваться боевой батальон рабочих к которому тянулась провинция и который сумел добыть себе оружие.
— Единственно сколько-нибудь стоящая организация у противника, — говорил Пауль, — это армия, и поэтому нам тоже надо иметь армию.
Эриха, у которого Пауль жил в первые дни, поразил этот человек, его бессменно, точно телохранители, сопровождали двое юношей. Эрих неохотно дал ему приют, так как ему довольно прозрачно намекнули, что речь идет о важной личности, и Эрих, подавленный и запуганный, не желал никаких дальнейших разъяснений на этот счет и лишь терпеливо ждал, пока они найдут другую квартиру (что случилось уже через день). Незнакомец проявил интерес к Эриху. Он осматривал оборудование аптеки, пил и болтал с Эрихом и обоими юношами до глубокой ночи, это был очаровательный светский человек. Эрих садился к роялю, незнакомец пел под его аккомпанемент уверенным своим голосом; с какой-то ненасытностью слушал он обо всем, что касалось театра и новостей литературы. Несколько дней спустя он еще раз зашел к Эриху и стал расспрашивать об его брате, он хотел знать, как стал Карл этаким атаманом разбойничьим, этаким извергом (он ни словом не выдал своего знакомства с Карлом), но Эрих, чувствуя беспокойство от пристального взгляда и властного тона этого человека, стал рассказывать, как он привязан к Карлу, как много Карл сделал для семьи, как с собственной семьей ему не повезло.
— Я слышал, что жена его, забрав детей, сбежала.
Эрих испугался, но незнакомец похлопал его по плечу:
— О высоких особах обычно все известно. Предупредите его. Ему следует покинуть линию огня. Малейшее промедление может кончиться для него плохо.
— Что я должен сделать?
— Мы не злопамятны. Мы не завидуем высоким господам и их обременительным дамам. Намекните ему. И скажите, от кого вам все это известно.
И этот, ни на кого не похожий, гордый и властный человек, удобно расположившись на диване, устремил, казалось, все свое внимание на Эриха. — Что побуждает Эриха, — интересовался он, — прятать у себя людей, во всяком случае, чуждого ему класса? Неужели голая филантропия? Эрих признался: это получилось как-то само собой, политических убеждений у него нет, люди просто приходили, многие нравились ему.
Незнакомец чрезвычайно одобрительно к этому отнесся и кивнул своим спутникам:
— Никаких политических убеждений! Только бы сохранить независимость. А если бы вас взяли в работу и вам бы пришлось, как это говорят, решать — что бы вы сделали?
Эрих рассмеялся.
— Я слишком толст, ко мне не подступятся, людям моего веса не грозит необходимость принимать решения.
— У вас нет семьи, жены?
— Жен немало, но семьи нет. И в этом смысле мне также не предстоит решать. На меня нельзя положиться. Я ни от одной женщины не могу потребовать, чтобы она взяла все на одну себя, мне приходится распределять свой вес.