— И так говоришь ты, мой спаситель?
Он поцеловал ей руку и, удерживая ее руку в своей, поглощенный этим прикосновением, некоторое время молчал. Затем заговорил снова, но все время с таким чувством, точно он говорит не то, что нужно, точно мать права и в то же время — не права. Ее слова были хорошие, но они его все-таки не успокаивали. Что-то такое еще не досказывалось. Однако, ему стало легче. Исчезло ужасное ощущение чего-то постороннего вокруг него: только бы оно не вернулось. Все, что он говорил, звучало так неправдоподобно, что к концу они уже вместе смеялись.
— Да, — почти пела она, — мир достоин жалости, и люди злы, но где уж нашему брату, бедняку, довольному тем, что у него хотя бы крыша над головой есть, переделывать людей. Многие пытались это сделать. Нет. Скажем спасибо уж за то, что мы живем.
Он кивнул. Она сказала:
— Нехорошего друга выбрал себе мой старшенький. Довести тебя до такого состояния ни за что, ни про что! Ты не согласен разве?
Он со всем соглашался: она сидела рядом с ним.
И вот, свет погашен, каждый лежит у себя на постели. Со страхом и ненавистью она напряженно размышляет, как ей бороться с Паулем. Прогнать его она не в силах. Контролировать каждый шаг своего мальчика она не в состоянии. Но так продолжаться не может. Надо решить, куда пойдет Карл. Решение было одно — обучить Карла столярному ремеслу у дяди на фабрике. До чего тяжко ей было иметь дело с братом. Он вечно попрекал ее неудачным замужеством, прежним образом жизни. Нечто вроде чувства мести испытывал он оттого, что Карл стал разносчиком на рынке, о чем она ему, жалуясь, говорила. Но она этого не допустит. После всего, что она сегодня вечером услышала, — уж безусловно не допустит. Она сама тем или иным способом, может быть, сдачей комнат внаем, начнет зарабатывать. Но прежде всего — устроить Карла. Она ненавидела этого Пауля, который хотел отнять у нее ее мальчика.
Карл лежал с открытыми глазами. Теперь, вот теперь — он чувствовал себя предателем. Мать была заодно с теми.
Спустя несколько дней он как-то перед обедом шел к себе наверх (его хозяйка на рынке велела ему притти сегодня только после обеда). Перед ним быстро, легким шагом поднимались по лестнице две дамы. Обе были нарядно одеты, в светлых летних платьях и высоких ботинках, вся лестница благоухала духами. К удивлению Карла, дамы остановились у его дверей и позвонили. Он нерешительно приблизился.
Но каково же было его удивление, — он даже отпрянул, — когда одна из дам, та, что повыше, крепкая прелестная голубоглазая особа, в перчатках до локтя, с чудесным цветом лица, как только он появился на площадке, шурша платьем, подошла к нему, положила ему руку на плечо и прошептала:
— Открой.
— Кто вы?
Она прищурила один глаз. Боже мой, это был Пауль! Дрожащими пальцами Карл отомкнул дверь.
Кухня находилась около самой двери направо. Карл, только для того, чтобы поскорее увести их из передней, повел их на кухню.
— Закрой наружную дверь на ключ, — вполголоса сказал Пауль.
Когда Карл вернулся, оба сидели — один на табуретке, другой на столе, и снимали с себя ботинки и чулки. Перчатки и парики лежали уже на столе. Пауль так же, как и его товарищ, спокойно продолжал свое дело. Тонкие чулки летели на пол.
— Матери ведь дома нет или дома?
— Нет, — пролепетал Карл и прикрыл кухонную дверь.
Они торопливо переодевались. — Пауль, сидя на столе, посмеивался над Карлом.
— Чего ты так стоишь, Карл? Ты никогда не видел мужских ног, что ли? Хорошо, что твоей матери нет дома, она бы нас, наверное, вежливенько выпроводила. Почему ты дома?