Возвращаясь из центра города, где в помещении какой-то гимназии была вечерняя школа, Карл видел перед собой Пауля и Густава. Он видел их не на этих улицах, а на рынке, на фургоне, когда они ехали в тюрьму, на берегу озера, где они катались тогда втроем; узкой полоской, как неровная дента, далеко тянулось озеро, они привязали лодку к столбику, легли на траву, а над ними быстро мчались белые облака. — Самое скверное, — говорил Пауль, — это то, что они крадут у нас мозг. Перестаешь понимать все на свете. У них есть свои поэты, ученые, философы, разные религии, а у нас ничего нет. Ибо у кого нет власти, у того нет ни денег, ни хлеба, а кто лишен хлеба, тот не может оплачивать ни поэтов, ни ученых, ни философов, поэтому те не с нами, а с нашими врагами.
Почему я не иду к дядьке и не говорю ему, что хочу остаться простым рабочим? Их история, их стихи, их героика, с грозно занесенным мечом, — зачем они мне, как будто я не валялся на улице и не испытал на себе, как они жестоки и холодны. До чего я ненавижу их Галлерею побед с ее кровавокрасным ковром! Я подставил им голову, раскрыл уши и покорно слушаю ложь, которую они внедряют в меня, завтра я уже не буду понимать, кто я и что я. Нет, они ошибутся в своих расчетах, они меня не скрутят, о, не будь мамы! Куда мне броситься за помощью?
Буря бушевала в душе Карла, все злое, что было в его прошлом, воскресло. Но он лежал уже на земле с кляпом во рту.
Старший подмастерье Отто, человек лет под тридцать — своей приземистой фигурой и медлительностью он напоминал Густава — хорошо относился к Карлу. К огорчению матери, Карл почти каждое воскресенье бывал у него (даже после того, как Карл перешел в контору). С ним он может посоветоваться.
Отто снимал меблированную комнату. Гостя своего он усадил на кушетку.
— Как по-твоему, Отто? С работой я справлюсь, но эти молодые люди и барышни смотрят на меня косо, потому что я пришел с производства. Что мне делать?
Отто носил в брючном кармане желтый складной метр. Всегда, когда он хотел высказать что-нибудь, он машинально опускал руку в правый карман и доставал метр: он мог думать только с метром в руках.
— Вот что я скажу тебе, брат, ты извини, что я по привычке так тебя называю. Конечно, ты можешь заявить старику, что ты не желаешь работать в конторе. Он устроит тебе скандал. Может быть, даже, если будешь упорствовать, и совсем выкинет с фабрики. Тут уже амбиция. А кроме того, на него время от времени находит дурь. Это бывает, примерно, каждые полгода, и тогда лучше ему на глаза не показываться, — сразу вылетишь на улицу.
Он улыбнулся Карлу и похлопал его метром по колену.
— Ну, а потерять этот нарядный костюмчик и вечернюю школу тебе, конечно, не хотелось бы.
— Я могу поступить на другую фабрику.
— Можешь. Спрос на квалифицированных рабочих есть. Но сможешь ли ты в другом месте так итти в гору, как в нашей лавочке, это — еще вопрос. Скажи-ка, между прочим, я, конечно, не хочу вмешиваться в твои личные дела, — но ты мне как-то рассказывал, что старик, так как он приходится вам дядей, помогает вам, потому что у вас нет отца и твоего заработка на семью нехватает?
Карл кивнул.
Тогда Отто, высморкавшись, разложил метр на колене, и точно перед ним была доска, большим и указательным пальцем стал отмерять по десяти сантиметров:
— Это, Карл, дело затрудняет, — то есть не твою работу в конторе, конечно, я имею в виду, а твой переход на другую фабрику. Если ты уйдешь, то само собой он ни пфеннига больше не даст вам. Значит, тебе нужно переговорить сначала с мамашей или с другими родственниками, если они у тебя имеются.
— У меня больше никого нет.
Они замолчали. Отто сложил свой метр и сунул его в карман.
— Открыть бутылочку пива?
— Брось. До обеда не стоит.
— Я понимаю тебя, Карл, что ты не желаешь работать в конторе рядом с этими белоручками. Наша работа лучше. Конечно, без счетоводов и корреспондентов тоже не обойдешься. А может, если ты там плохо будешь справляться, он пошлет тебя обратно на фабрику.
Это был выход, стоило попытаться.
Короче говоря, Карл стал саботировать; но ни-кто на него не сердился за плохую работу — он считался начинающим. Затем начались окрики. Это уж было унизительно.
— Стесняться, Карл, нечего, — говорил Отто, — удар по башке, когда чего-нибудь добиваешься, — настоящий рабочий этого и не заметит.
Несколько раз Карл делал настолько грубые ошибки, что шеф при всех кричал на него. Это сломило его сопротивление. Усмешечки завитых барышень и вылощенных молодых людей — он этого не мог вынести. Он сказал Отто: