— Измученный возвращается Тангейзер на гору Венеры, на посохе его не выросли розы, как того требовал Рим, посох оказался не тот, и теперь Тангейзер, утомленный дальним странствованием, возвращается с собранными им собственноручно прекрасными свежими розами. Пусть нимфы и Венера примут его благосклонно.
И — о, чудо! Поднявшись со своих лож, щедро источая в движениях нежность, прекрасные дамы в прозрачно-розовых покрывалах единогласно заявили, что все они Венеры. Они протягивали белые руки к растерявшемуся страннику, заклиная его верить им. Он пробормотал, — положение создалось критическое, — что, видимо, подлинное кольцо Венеры утеряно. Он оборонялся от дам, вздыхал под чрезмерным бременем любви, говорил, что ему, видно, придется снова отправиться в Рим.
Но тут вмешались гости, стремясь вывести героя из затруднительного положения. Так или иначе, а в обед, когда приехали дядя и тетя, они застали гору Венеры грохочущей от музыки и шумной радости встречи.
В числе этого очень смешанного состава именинных гостей были лица, которые, — впрочем, не без основания, — весьма ценили знакомство с богатым фабрикантом. Они предпринимали на него походы, время от времени заявлялись к нему на дом, их приглашали изредка отобедать, отужинать, и чета богатых фабрикантов развлекалась их обществом и знакомилась с нравами и обычаями круга людей, вообще-то закрытого для них. Особенно тетя, как мы легко можем себе представить, ценила свежие впечатления, которые приносили ей эти знакомства. Маленькие, совсем даже незначительные «пособия» перепадали гостям, но это тянулось не позже июля каждого года: рождение Эриха было в мае месяце, затем чета фабрикантов, которым выпала на сей земле завидная роль всего лишь дядюшки и тетушки, уезжала на лето куда-нибудь отдыхать, а по возвращении все уже бывало забыто. Так, древняя богиня Персефона лишь недолго украшает землю, а остальное время застывает в зимней спячке.
Вокруг Эриха нанизывалось много таких невинных и приятных забав. Мать плавала в блаженстве: сыновья возмещали ей то, чего она лишена была в свои молодые годы, она имела твердую опору — в лице Карла, любовь и веселье — в лице Эриха. Ей с трудом удавалось затащить Карла, который грозил превратиться в чересчур сурового человека (ох, он пошел в меня, это — наша семейная черта), к Эриху. В те времена, когда Карл еще трудился в конторе и много разъезжал, его огорчала легкомысленная стремительность Эриха, он терпеть не мог эту несерьезность, но любовь к брату оставалась неизменной. Лишь после своей женитьбы Карл, на фабрике — перегруженный делами, дома — главный церемониймейстер семейного парада, часто, разумеется, один, без Юлии, приезжал к Эриху, жившему попрежнему с матерью.