Миновали хорошие времена и в мебельной промышленности. Фирма Карла и его дяди считалась одной из лучших. На фабрике, правда, еще были в ходу старая ножовка, лисохвостка, сверло, коловорот, колотушка, рубанок, разрезальный и расколочный нож, струг, но все это уже отодвинулось на задний план. Могучая сила тяжелых машин давно уже вошла в эти залы, как артиллерия — в крупные армии: машины потребовали себе места, и прежние два этажа в заднем флигеле, куда Карл учеником поднимался по железной лестнице, сменились двумя большими зданиями, а третьем же — фасадном — разместилась постоянная выставка продукции. На токарных станках вытачивалось, точно мягкое дерево, железо, жали электромоторы. Дерево шлифовалось и полировалось теперь на конвейере с бесконечной лентой. Лес привозился теперь непосредственно с гор на грузовиках и гусеничных тракторах, его сразу же бросали под распилочные машины, где сила могучих зубьев лесопильной рамы и поперечки дробила и щепила его. Долбежная машина выдалбливала острореберные отверстия, фуговка и калевка выполнялись на стальных станках, обрабатываемый кусок дерева вставлялся в мощную фрезерную машину, в ней было приспособление для долбежки, и она выдалбливала точные примоугольные гнезда для шипов.
Фирма, вооруженная такими орудиями производства, обладала несколькими домами в различных частях города; в домах этих помещались магазины или выставочные залы, по всей стране разбросана была сеть агентств по сбыту продукции. Фирма попрежнему поставляла мебель для состоятельных и средних слоев населения, но пополнила свою программу и массовой, серийной продукцией, предназначенной для удовлетворения покупателя из среды рабочего класса. Изучая платежеспособность населения, владельцы фабрики умной системой платежа в рассрочку соблазняли покупателя не столько на затраты, сколько — можно сказать, — на устройство собственного гнездышка.
Ледяное дыхание кризиса поражало страну за страной. Строительство прекратилось. Богачи потеряли спокойствие, бедняки увидели у своего порога страшнейшего из призраков, когда-либо посещавших человечество, — безработицу.
На фабрике у Карла кризис, прежде всего, отразился на производстве дорогой мебели и на системе рассрочки платежей. Цех за цехом выбывали из строя, ряд филиалов в провинции, как принято было выражаться, сворачивался.
Какой выход из этого бедствия видел Карл?
Обезлюдели цехи, умолкли дорогостоящие машины, сокращались прибыли. Но имелись запасы. Он надеялся сбалансировать расходы и доходы.
Но чего Карл не видел?
Он не видел последних конвертов с заработной платой, которые рабочие получали из кассы вместе со своими документами, он не видел, как люди, засунув деньги и бумаги в карман и потоптавшись еще несколько минут в душном от человеческих испарений цехе, плюнув, выходили. Он не видел, как они, пока еще относительно бодрые на вид, прощались у ворот, пожимая друг другу руку и бросая угрюмый взгляд на великолепное здание фабрики — гордость современной архитектуры; снимки фасадов этих зданий были помещены в иллюстрированных журналах вместе с портретами архитектора и обоих владельцев — покровителей передового архитектурного искусства. Он не видел, как уволенные, приближаясь к своим жилищам, все ниже опускали голову, все больше горбили спину, все крепче сжимали губы. И вот, каждый из них уже кладет последнюю получку перед женой, он слышит щебетанье канарейки в клетке, дети прибежали встречать отца, он сидит, подперев голову обеими руками. Завтра можно поздно встать, но он, конечно, проснется в шесть, ночь он проведет плохо и уже в три часа будет лежать без сна, ощущая присутствие жены и детей, слыша их дыхание; еще совершенно темно, завтра работы нет, он может долго спать, нужно сходить в профессиональный союз, зарегистрировать семью, на бирже труда отметиться, что уже они дадут там, нужно, чтобы жена опять поискала где-нибудь место приходящей прислуги, он присмотрит за детьми, они и вещи все опишут, если он не будет платить за квартиру.
На бирже труда они собирались с утра, приходили пешком или приезжали на своих велосипедах, там они ждали, выстраивались в очередь, потом их впускали, они сидели, ждали, выстраивались в очередь перед окошком, стояли, ждали, протягивали свои книжки, на книжках им ставили печать, они шли к другому окошку, стояли, ждали, протягивали свои книжки, получали пособие, — теперь все было в порядке, весь день впереди свободный, они пойдут домой и будут ждать, ждать. В сотни, в десятки тысяч, в тысячи и сотни тысяч домов вползали они поодиночке, вынимали кошельки, отдавали жене деньги, потом шли три долгих дня безделия, и вот снова выползают они из своих щелей, стекаются каплями, ручейками, мощным потоком к биржам труда, но они не бурлят и не размывают берегов, а плещутся и бормочут едва заметными волнами; через несколько часов они лавиной выкатываются из широких ворот, разбирают свои велосипеды, нахлобучивают фуражки и рассасываются по всему городу. Как ни велико становилось постепенно их число, они не затопили под своей массой биржи труда, они не врывались в дома, они только страдали, о, как тяжко страдали!