И вот ненависть устремилась на крупные банки и универсальные магазины.
Почему на банки? Потому что там вершились какие-то темные дела с готовыми деньгами, за которые бедняк боролся в поте лица своего, там продавались и перепродавались, закладывались и перезакладывались все эти нечестные, загадочные бумаги, акции, облигации, непонятные бедняку. Ему это все представлялось сплошным мошенничеством. Он видел, что люди, орудовавшие в банках, построили себе за время «процветания» огромные здания в центре города, дворцы, к украшению которых привлекались лучшие художники. К этим дворцам с их залами и длинными рядами окон, иногда с какой-нибудь статуей на фронтоне, подъезжали ежедневно десятки изысканных, дорогих автомобилей, из блестящих лимузинов выходили пожилые и молодые, элегантно одетые люди. По нескольку часов машины ждали их, а затем снова увозили. Что же они делали все это время у себя во дворцах? Вели разговоры лично и по телефону, сообща производили расчеты, пускали в ход всю свою хитрость и находчивость и потом строили себе за городом, в аристократических предместьях, виллы, воздвигали вот эти самые дома-крепости, содержали целую армию служащих, которых очень умеренно оплачивали.
А вот — биржа, куда они направлялись, классическое по стилю здание в центре города, с колоннадой, лестницей. Но в этом прекрасном древнегреческом строении сидели не философы, размышлявшие над жизнью и смертью, над человеческим счастьем, природой и вечностью. Залы и лестницы биржи кишели суетящимися людьми в шляпах, с папиросой во рту. Люди кричали, стараясь друг друга перекричать. А что это было, чем они торговали, передавая из рук в руки? Деньги, деньги и снова деньги. Тяжелый, кропотливый, обращенный в жалкий кусочек золота, в грязные бумаги труд тех, кто гнул спину на заводах и фабриках, в конторах и на полях. Что делали здесь с плодами рук трудящегося люда, который от восхода и до захода солнца, под дождем и зноем, сеял и убирал жатву в поте лица своего или напрягал свои силы под равномерный стук заводского станка? Он отдавал свою плоть и кровь, свои нервы, свою веру, здоровье, счастье и вечное блаженство, его окружали камни, с тяжким трудом вспахиваемая, промерзшая за зиму земля, весенние грозы, град и знойное, часто слишком знойное лето, промозглая осенняя сырость, он привозил в город лес, хлеб, скот, птицу, он истекал потом у огненных доменных печей, с киркой в руках лежал он ничком в шахте на глубине многих километров под землей, под угрозой обвала, — когда наверху грохотал гром, люди дрожали: вот-вот воспламенится гремучий газ! А что уж говорить о кустарях, о чахоточных портнихах, о конторщиках, машинистках, уличных торговках, вожатых и кондукторах автобусов, метро, трамваев, — все они и еще многие другие знали лишь труд и труд, который пожирал их жизнь, данную им для радости, любви, покоя.
Что делали с этими жизнями крикуны, биржевые магнаты и их наемники? Когда попы стоят перед алтарем, они произносят непонятные слова на мертвых языках, сгибаются в поклонах, совершают церковные церемонии, которые народ не понимает, но возможно, что они во что-то верят или хотят утешить людей. А тут, в банках и на бирже, происходит наглое надругательство над трудом, презираются все, его усилия. (Мелкий и средний люд думал так всегда, а сейчас, в пору нужды, говорил об этом вслух.)
Нужда взращивала гнев, кризис шел свои путем. То и дело раздавались тревожные сигналы, они пугали тем сильней, чем меньше люди понимали их смысл. Вот небольшой банковский крах. Люди радуются — наконец-то наказаны эти мошенники, но вот и крупный банк объявляет о своем банкротстве, и тысячи лишаются своих сбережений. Не было больше ежедневной веселой суеты отправляющихся за покупками десятков тысяч людей, на улицах собирались кучки, у рекламных колонок шли дискуссии, длинные очереди вкладчиков выстраивались перед входами в банки, полиция оцепляла банковские здания.
Оттого, что фабрики были блестяще оборудованы, оттого, что они пользовались современными методами производства, оттого, что фабрика открывалась за фабрикой, оттого, что склады ломились от изобилия товаров, — никто ни у кого не покупал.
Так как никто ни у кого не покупал, то нельзя было больше производить, фабриканты останавливали цех за цехом и отсылали рабочих и служащих домой. Перевозки по железным дорогам уменьшились — увольнялись целые партии рабочих, и потреблялось все меньше угля. И уголь скоплялся на отвалах, шахтеров увольняли, шахтовладельцы снижали оставшимся рабочим заработную плату.