Мэгги Барнс перегнулась через стол и накрыла ее руки ладонью.
— Выслушайте меня, Эллен… — сказала она. Голос ее по-прежнему звучал негромко и мягко, но теперь в нем появился какой-то новый, властный, почти гипнотический ритм. — Того, что сотворил с вами этот негодяй, уже не исправишь, но вы не должны сдаваться. Не дайте ему уничтожить вас! Вы слышите меня? Не позволяйте ему взять над вами власть. Вы же не хотите, чтобы он победил?
Слушая ее, Джон непроизвольно наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то неодолимому, могущественному, странно убедительному, что звучало… нет, даже не в словах, а в интонации, в неуловимых обертонах и модуляциях ее по-прежнему тихого голоса. Ему казалось, что он уже когда-то слышал что-то подобное. Быть может, в далеком детстве, когда мать пела ему колыбельную, или во сне, в странном волшебном сне, который развеялся с приходом утра, оставив после себя лишь накрепко засевшую в памяти мелодию…
Эллен слегка подалась вперед, и ее напряженная спина чуть заметно обмякла.
— Я… не хочу вспоминать, — прошептала она. — Пожалуйста, не просите меня. Я… Я не могу!
— Я вас понимаю, Эллен, но у меня нет другого выхода. — Сожаление, прозвучавшее в голосе Мэгги Барнс, казалось совершенно искренним. — Мне очень, очень нужны ваши воспоминания. Любая, самая незначительная деталь может оказаться важной. Каждый звук, запах, прикосновение!..
Эллен вздрогнула так, что Джону показалось — он услышал, как лязгнули ее зубы.
— Он прикасался ко мне так, словно… Нет, не могу, не хочу об этом думать! Пожалуйста, не заставляйте меня!!!
— Не заставляйте ее! — эхом повторила Линдси и, в свою очередь, положила руку на плечо сестры. Казалось, она страдает не меньше Эллен.
— К сожалению, это необходимо, — возразила Мэгги спокойно, но твердо. — Полиция не сможет поймать этого ублюдка, пока не станет известно, как он выглядит и где его можно найти. Но хуже всего, что, пока он на свободе, в опасности другие женщины. Вот почему так много зависит от вас, Эллен. Любая деталь, которую вы припомните, может помочь мне создать хотя бы приблизительный портрет этого монстра.
Мэгги внезапно обернулась, и Джон вздрогнул от неожиданности и удивления. На мгновение ему показалось, что Мэгги Барнс смотрит прямо на него, хотя с ее стороны стекло было совершенно непрозрачным. Лицо ее было приятным, хотя и не особенно примечательным. Единственная необычная черта — большие карие глаза, такие светлые, что при определенном освещении они могли показаться желтыми, как у кошки.
И эти глаза смотрели на него в упор. Джон был в этом абсолютно уверен. Он почти физически чувствовал на себе их взгляд.
— Говорил я тебе! — пробормотал у него за спиной Энди.
— Она видит меня, — растерянно произнес Джон, не слушая его. — Интересно, как ей удается?
— Рентгеновское зрение или что-то в этом роде, — буркнул Энди. — Откуда мне знать?!
Этот вопрос и в самом деле его почти не занимал. Энди очень не любил, когда Мэгги на него злилась, а сейчас у нее были для этого все основания.
Тем временем Мэгги снова повернулась к обеим женщинам и сказала ласково:
— Извините, пожалуйста, но мне срочно нужно кое-что сделать. Подождите меня здесь, я вернусь через минуту.
Линдси с упреком посмотрела на нее и наклонилась к сестре, словно хотела поддержать, но Эллен не пошевелилась и не проронила ни слова. У нее был вид человека, который стоит на узком карнизе над пропастью и не может двинуться ни вперед, ни назад.
Мэгги быстро вышла из комнаты, и Джон повернулся лицом к двери.
— Должно быть, она услышала нас, — сказал он неуверенно.
— Чушь! — отмахнулся Энди. — У этой комнаты надежная звукоизоляция. Дело не в этом. Мэгги не слышала нас — она нас почувствовала!
В следующую секунду дверь распахнулась и вошла Мэгги Барнс. К удивлению Джона, она оказалась довольно высокой — насколько он мог судить, в ней было не меньше пяти футов и десяти дюймов. Но относительно ее комплекции он не ошибся. Правда, Мэгги нельзя было назвать худой — она была просто очень хрупкой, изящной, почти бесплотной. Про таких обычно говорят — «эфирное создание». Не одевается ли она в мешковатую, просторную одежду нарочно, чтобы придать себе солидности?
Но когда взгляд его упал на лицо Мэгги, Джон понял, что был не прав, когда счел его ничем не примечательным. Ее правильные, не лишенные приятности, но в общем-то довольно заурядные черты одухотворялись взглядом чуть раскосых, золотисто-коричневых глаз, придававших лицу Мэгги непередаваемое выражение. В нем было нечто большее, чем сострадание, большее, чем просто жалость. Джон назвал бы это сопереживанием, умением поставить себя на место другого, которое — он знал — встречается реже и ценится выше, чем безупречная внешность.
Тем временем Мэгги окинула его с ног до головы быстрым, но ничего не упускающим взглядом (при этом у Джона появилось ощущение, что его подвергли глубокому исследованию) и повернулась к Энди, который невольно попятился назад, словно не прочь был скрыться в толще стены. Но, разумеется, это ему не удалось.
— Энди?.. — голос Мэгги звучал обманчиво ласково.
Прежде чем ответить, Энди, точно отгораживаясь от ее пронзительного взгляда, поднял перед собой обе руки и беспомощно пожал плечами.
— Извини, Мэгги… — Он с беспокойством переступил с ноги на ногу. У Энди был вид школьника, которого перед всем классом отчитывает директор, и Джон, не выдержав, выступил вперед.