По щекам Наоми покатились слезы. Она стояла, всхлипывая, закрыв лицо руками. Какая-то женщина погладила ее по плечу, обняла коротко, прошептала ей что-то на ухо. Наоми повернулась и, опустив голову, направилась обратно в сторону плошади Дизенгоф.
У площади я набрался смелости и поравнялся с ней:
— Эй…
— Ашер, пожалуйста, не говори ничего, только не уходи, мне так надо, чтобы кто-то был рядом.
Не успели мы присесть за знакомый столик, как передо мной возник свежий бокал пива, а перед Наоми — эспрессо. Давешняя официантка явно рассчитывала на продолжение банкета.
— Огоньку, — потянулась Наоми, — и, пожалуй, еще джина, только чистого. Скажи бармену: две трети льда и заполнить джином без тоника. И еще стакан свежего апельсиного сока, только давленого, а не из пакета. Есть?
— Все есть, — официантка умчалась исполнять.
Придавив окурок, Наоми потерла ладонями лицо, потом ее пальцы двинулись вверх и стянули с головы черную косынку. Она бросила ее на стул рядом, потом привстала, расстегнула пуговицы наглухо засупоненой штормовки, тряхнула головой и превратилась из манекена в человека. Она отхлебнула добрый глоток неразбавленного джина, глубоко затянулась очередной сигаретой и посмотрела на меня в упор.
— Свежий апельсиновый сок отменно прочищает мозги, — сообщила Наоми и отодвинула стакан на середину стола, демонстрируя, что покамест она ничего не собирается прочищать. — Ты хотел меня что-то спросить?
К ее видимому облегчению, я отрицательно покачал головой.
— До девятнадцатого октября девяносто четвертого года я была обычной израильской девчонкой. Училась в школе, служила в армии и трахалась с парнями. Я жила с дядей в той самой комнатухе, разделенной ширмой. Шмулик жил бобылем, женщин не водил, ну, а я входила в его положение. В то утро я поняла, что один человек мне небезразличен, и я сказала ему, что готова остаться с ним навсегда. Он был на вершине счастья, все никак не хотел меня от себя отпускать, дошел со мной до самого Дизенгоф-центра, куда я отправилась купить разных мелочей для моего нового дома. Только у самых дверей мы расстались: он повернул в сторону автобусной остановки, а я заскочила внутрь.
Наоми замолчала, она смотрела куда-то вверх, на крыши домов, судорожно сглатывая и шмыгая носом.
— Я поняла, что люблю его… Осознать в один момент, что кого-то любишь… Это был самый прекрасный момент в моей жизни, если ты можешь понять… Я находилась в такой эйфории, что ничего не замечала вокруг. Я вошла внутрь, а минут через пять мне показалось, что Дизенгоф-центр покачнулся. Все как сумасшедшие побежали наружу, а я просто застыла на месте. Каким-то звериным чувством я поняла, что моего парня больше нет. Не знаю, как я добралась до дома в тот день… Меня преследует это уже четырнадцать лет… Это не заживает, время не может ничего стереть.
Наоми зажгла очередную сигарету и затрясла ледышками в пустом стакане. Она сумела урвать глоток талой воды с привкусом джина, с сожалением стукнула стаканом об стол и махнула официантке.
— Совпадение, ведь… — пробормотал я.
— Тебя били железным прутом по голове?! Ты падал наотмашь затылком об асфальт?! Ты врезался мордой в бетонную стену?! Вижу, что нет!!
— А надо?
— Один раз в жизни — надо! Тогда начнешь ценить эту самую жизнь.
— Но ведь можно и без битья головой о стенку?
— Можно, — горько усмехнулась Наоми, — только эффект не тот. Человек, подошедший к краю, навсегда останется на краю. Никуда он не денется, даже если вся жизнь пройдет. Можно дурачить себя и других, можно убедить всех, что все позади и забыто, но… нельзя вытрясти из тела вибрацию рушащегося здания, нельзя убрать из-под ложечки тошноту падающего самолета, веки не прикроют надвигающийся в лоб грузовик. И если с вечера не понял, что набормотал тебе милейший доктор, тщательно отводя глаза в сторону, то твой диагноз настигнет тебя ночью и останется с тобой до конца твоей жизни… даже если ты потом случайно выздоровеешь. Ты смотрел хоть раз в глаза пленному…
— Нет как-то…
— Я не спрашиваю — я знаю! Я весь день прорыдала у Шмулика на коленях, а он только гладил меня по голове. По закону я была его дочерью, но он никогда не пытался меня обмануть, я всегда знала, что он мне всего лишь дядя, а не отец. Он никогда не рассказывал про маму — только то, что она погибла при взрыве мины вместе с отцом, а в тот день он признался, что это не так: мама исчезла…
— Как это исчезла?
— Когда она узнала, что отец погиб, пытаясь уничтожить картины, она ушла, и ее больше никто не видел. — Наоми залпом осушила стакан апельсинового сока. — Не то что бы киббуцники ее сильно любили, поэтому толком и не искали, даже не обратились в полицию. Шмулик забрал меня из киббуца на следующий день. Потом он долго пытался разузнать что-нибудь о маме через Голландское посольство, но дело заглохло, — Наоми усмехнулась. — Он даже ездил в Голландию разыскивать маминых родственников.
— Нашел?
— Когда ты приехал в Израиль?
— В девяносто четвертом, в конце.
— То-есть уже после девятнадцатого октября?
— Да.
— Понимаешь, это не был первый теракт в то время, но в пятом автобусе погибло больше людей, чем за весь предыдущий год. Это и была та самая бетонная стенка. Для всех, но только не для тех, кто стоял у власти.
Наоми опять потянулась к сигаретам.
— И для меня тоже. Когда я сказала Шмулику, что собиралась переехать к своему другу, он переменился в лице. Он никогда об этом не распространялся, но он раскопал в Голландии какую-то древнюю легенду, что в моем роду все девочки рождаются ведьмами, и проявляется этот «талант» исключительно после того, как ведьма в кого-нибудь влюбляется. А если вдуматься, то это то, что случилось и с моей мамой. — Она глубоко вздохнула. — Все-таки зря ты смотрел на картины.
Знаете, что мне захотелось больше всего на свете? Не находиться на том самом месте, где я нахожусь. А именно: в городе Тель-Авиве на площади Дизенгоф, сидя за столиком в кафе напротив голландки Наоми. Причиной тому служило одно довольно элементарное соображение — я ни на секунду не усомнился, что поведанная Наоми история является совершенной правдой. Постепенно до меня дошел настойчивый смысл ее просьбы не задавать никаких вопросов.
— Наоми…
— Помолчи, — перебила она меня в очередной раз, — я больше никогда не пыталась еще раз проверить эту легенду. А знаешь, что служит самой сильной охраной от ведьмина сглаза?
— Нет, конечно.
— Послать подальше, совсем в другую сторону, искренне, от всего сердца. Теперь ты понял? — Наоми встала. — Забудь меня. Я должна была тебя предупредить, потому что наша третья встреча может добром и не кончиться.
Наоми подхватила свою курточку и ушла. Я смотрел вслед стройной высокой женщине с пепельными волосами, пока она не смешалась с прохожими. Ее черная косынка так и осталась лежать на стуле. Я расплатился и отправился в обратный путь к стоянке, где находилась моя машина, к багетной мастерской «Веселые картинки». Косынку я траурным бантом привязал к дверной ручке — мне не хотелось еще раз заходить внутрь.
К моей большой радости проект вскорости закрыли, и мне уже не надо было таскаться в Тель-Авив по воскресеньям.