Теперь он ведал сбором сведений о семьях, в чьи дома рекомендовалось расквартировывать офицерский состав, формированием списков и регистраций и прочей бумажной ерундой, которая уже через неделю заставила его почти что взвыть. Иногда он думал о том, как жаль, что война закончилась — хотя бы не приходилось заниматься всякой чепухой и умирать от скуки. Он чувствовал себя почти как за проволокой. Только теперь был по другую сторону. В конце концов, тюремщик едва ли более свободен того, кого он должен стеречь.
Но случались и маленькие радости. К примеру, пиво колбасники варить за время войны не разучились.
— Исходя из любви к Германии и немецкому духу, Вагнер создал «Кольцо Нибелунгов». Из тех же побуждений Гитлер сжег Европу, — ворвался в не вполне трезвую голову Юбера голос Уилсона.
— Ты сумасшедший, если всерьез думаешь о причинах и следствиях, — ответил Юбер. — Кто об этом думает?
Осмотрел зал, заполненный по большей части солдатами в это время. Но кое-где встречались и обыватели из местного населения. Юбер выхватил взглядом старика в добротном костюме, весьма на вид солидного.
— Смотри, — кивнул он. — Вот этот. Он вообще не думал, ему некогда было думать и незачем. Как и нам. Он пил пиво в питейном заведении и читал газету. И сыновья его так же пили пиво, жрали сосиски и читали газеты. Организм усваивал все скопом.
Ноэль нахмурился и уставился в свою кружку. Его счастье. Изучению действительности он всегда предпочитал изучение прошлого.
Они встретились впервые в Лионе, куда Юбер вернулся после побега из лагеря для военнопленных. Тогда он узнал о гибели своей семьи. Дом не пустовал. В нем жила другая семья, которой его сдала тетка. Потом в родном квартале даже и с фальшивыми документами стало оставаться опасно. И он уехал в пригород, к друзьям. Это было началом. У них он впервые примерил баскский берет. И за долгое время был приставлен к делу — тоже впервые. Но все казалось по мелочам, ничего серьезного, в то время как душа просила чего-то настоящего, стоящего, чтобы слышно было за Альпами. И это случилось. К ним в группу пришел Уилсон со словами: «Я знаю, как устроить гибель Петера Линке».
Ему доверились. Юбер первым доверился. Именно потому, что Уилсон больше всех рисковал в этом деле. Тогда Анри решил, что историк — отчаянный смельчак. Оказалось, нет. Оказалось, мстил. И это тоже было ужасно скучно. Юбер убийцам своих родителей не мстил. От смерти нескольких причастных ничего не исправится. Легче станет лишь тогда, когда они все будут унижены, раздавлены, убиты.
— Я устал от этого, — снова вернул его к действительности Ноэль. — Сколько это будет еще продолжаться? Я думал, закончилось.
— Дурак, все еще только начинается, — скрежетнул зубами Юбер. — По-твоему, они достаточно поплатились?
— Я не знаю. Я говорю о себе.
— Тебе вообще нельзя было воевать. Ты для того слишком мягок.
— Если бы все были вроде тебя, то здесь все было бы в крови, — спокойно ответил Ноэль.
Юбер криво усмехнулся, взял в руки кружку и жадными глотками выпил все ее содержимое. А потом легко бросил:
— Не волнуйся, мой дорогой друг. Пройдет время, и я успокоюсь. Как ты можешь судить, после объявления мира еще ни один от меня не пострадал. Все, что было, осталось в горах. Форма сдерживает порывы души. Но я уже привыкаю.
— Закиснешь, — с улыбкой ответил Уилсон.
— Черта с два! Не раньше тебя.
Юбер громко присвистнул, чтобы привлечь к себе внимание, а потом крикнул:
— Хозяин, еще две кружки!
— Я свое еще не допил! — запротестовал Ноэль.
— Иди к черту! Я планирую надраться!
— А… ну удачи! — отмахнулся Ноэль и вдруг увидел у стойки хозяина заведения фрау Лемман.
— Это пиво отнесешь туда, — хозяин указал в угол погребка, где весело шумела компания солдат, — а потом вернешься за заказом для господ офицеров.
Женщина устало кивнула. Она смотрела, как огромная кружка в его руках медленно наполняется прозрачной жидкостью с густой белой пеной, и думала лишь о том, что болят ноги. Ноги болели сильнее всего, гудели даже во сне. Грета засыпала с этой болью и с нею же просыпалась. Бесконечные часы, которые она проводила в постоянном движении между густо расставленными лавками от стойки к посетителям, почти каждый из которых считал долгом ухватить ее за первое попавшееся место, становились для нее наказанием. Единственная же ее вина заключалась в том, что она родилась не в то время и не в том месте. Но мог ли хоть один человек похвалиться тем, что угадал со своим рождением? Ей, бывшей учительнице, о таких не было известно.