Но меня все равно тянет на берег Енисея. Сегодня, в единственный выходной за последний месяц, я не мог усидеть в общежитии. Забыл даже надеть перчатки. А зачем они? Одна рука за пазухой, а вторую согревает письмо от Наташи. Талка, Талка! Кто подсчитает, сколько бессонных ночей провел я в ожидании этого письма!..
Знакомый грот на скалистом берегу не занесен снегом, в нем сухо, затишно. Я сел на гранитный выступ и вновь начал перечитывать письмо.
«Боренька, дорогой!
Истерзали меня обиды, истерзала разлука, истерзали насмешки родных: «Видишь, проехал мимо, забыл дорогу в родной город. Мы предупреждали: и тогда он не был тебе парой, а теперь тем более. Наверняка уже научился курить, пить, продолжает кружить головы вот таким же, как ты, простофилям». Не сердись за возврат писем, я читала и перечитывала их, а потом заклеивала и переправляла по обратному адресу. И вот добилась своего — ты умолк. До сих пор не пойму, какой злодей водил моей рукой, только не я, только не я, Боря, поверь. Я невзлюбила ту Наташку, которой управляли обиды.
Не знаю, что бы я делала, если бы не политехнический институт. Он занимает меня днем, отнимает у меня вечера, отнимает время, но не может отнять думы о тебе. Иногда я чувствую себя как бы в безвоздушном пространстве, мне не хватает воздуха, крепости, устойчивости земли, меня качает ветром. Только на пристани, когда брожу по нашим местам, немножко оживаю, даже улыбаюсь, ласково притрагиваюсь к веткам кустарника, где мы с тобой останавливались.
Боренька, милый!
Приезжай, воскреси меня! Я верю: тебе, комиссару эшелона, нельзя было покинуть сослуживцев, так же как нельзя в первый же месяц просить отпуск. Но теперь прошло полгода, приезжай хоть на недельку, хоть на три дня. Приезжай, Боренька! Сейчас от нас идет прямой самолет. На обратный проезд у меня отложена стипендия. Дома ее не берут, а тратить я не умею. С тех пор как ты в Сибири, я всего раз пять была в кино с Иришкой.
Боря, Боренька! Если… если ты действительно отрекся от меня, не пиши об этом, приезжай, скажи лично, а можешь вовсе не говорить, я по твоим глазам пойму, только…»
Письмо оборвалось на полуфразе. Последние строчки были неровными, буквы по-детски расплылись в разные стороны. Что вдруг остановило руку Наташи?
Волны Енисея штурмовали берег, бились о скалистые кручи, негодовали, что столетиями долбят гранитные выступы, а они только шлифуются, как алмазные камни, и в солнечные дни переливаются, поблескивают своими искрами-самоцветами. Ветер гонит волны, мешает работать кровельщикам, монтажникам, машинистам башенных кранов. Все сейчас в его власти. И меня подталкивает в спину: скорей, скорей в общежитие, ты уже пришел в себя, пиши ответ. Впрочем, и писать не надо. Завтра с утра, минуя все инстанции, прямо к Иванчишину — этот поймет с полуслова, от него прямо в аэропорт, на первый самолет…
Тимофей Бобров насел на меня, как только я появился в общежитии.
— В самоволке был?
Я молча снял пальто, направился в комнату, но Бобров взял меня за руку, вновь потребовал:
— Отвечай на вопрос.
— Что тебе надо?
— Поговорить с партгрупоргом. Полчаса назад я доставил Кирку Симагина из вытрезвиловки.
— Опять за прошлое?
— Меня, комиссар, пугает не прошлое, а настоящее. Оказывается, он уже три дня пьянствует, и никто не хватился, пока не позвонили из милиции.
Мы зашли к Симагину, тот лежал одетым в кровати и бессвязно бормотал:
— Меня, меня… золотые руки… наивысшей квалификации… Меня уборщиком мусора… Я им покажу!.. Покажу…
Я с отвращением вышел из комнаты.
— Дурацкий протест? Согласен, — продолжал Тимофей. — Но один ли Кирка протестует? А я? Подсобником: принеси, подай, поддержи. Вчера один подлец в обеденный перерыв послал за чекушкой водки. Чуть в морду ему не дал. А своя работа стоит, нет раствора. Нулевой цикл не забетонирован. Это же тысячи квадратных метров. Кто-нибудь умеет считать в тресте?!
Разговор слышали другие бетонщики, подошли к нам. Саша Черный поднес к моему лицу кулаки:
— Это что такое? Эт-то что такое, я спрашиваю?! — Его лицо еще больше потемнело, глаза навыкате, страшные, как у льва. — Что мне с этими кувалдами делать? Иванчишин говорил, ты говорил, фундамент под новый корпус делать надо, дом строить надо, ремонтный цех надо, а мы даже на пусковом свою работу забросили. Ы-ых! — Саша действительно издал рык, похожий на львиный. — Какой это штурм, коли нет для нас настоящего дела?