И снова Бобров:
— Иди в партком, комиссар, убеждай, стучи кулаком по столу. Не поймут — ступай в горком, в крайком, в ЦК комсомола. — Потом взглянул на меня и осекся: — Что с тобой, Боря? Ты бледный, как занавеска на окне. Ладно, отдыхай. Сашка без меня ничего не предпримет. А ты, того, сосни, утро вечера мудренее.
Шли на работу вместе, Тимофей выдавливал:
— Прости, комиссар, за вчерашнее, вспылил, перестарался. Понимаешь, накипело, дышать нечем. Надо собирать партийную группу, тебя ведь никто не освобождал от обязанностей парторга.
В конце рабочего дня я пришел к бетонщикам. Они укладывали свой инструмент. На отлете стоял Колотов. К нему подошел Митя Прыщов, фамильярно доложил:
— Аминь, бригадир, пошабашили. Я пойду под твоим прикрытием, а то меня разорвут эти Тимки и Сашки. Да и тут кое-что есть. — Он хлопнул ладонью по карману брюк. — Слышишь, звенят?
— Марш отсюда! — гаркнул Колотов.
Митя и не думал маршировать, шагах в пяти привалился к колонне, задымил сигаретой. Бригадир только сейчас заметил меня, понял, что я слышал разговор с Митей, недовольно бросил:
— А тебе что надо?
Как ни тяжело было у меня на душе, я старался держаться спокойно:
— Не много: как идут дела в бригаде, какое настроение у ребят?
— Слушай, Точкин, чего ты лезешь во все дыры? Кто тебя уполномочил следить за мной?
— Колотов, — ответил я. — Бывший кумир молодых строителей.
— Опять за свое, — поморщился бригадир.
— Передовые идеи не стареют, стареют люди, изменившие своим идеям.
Колотов грозно надвинулся на меня, принял боксерскую стойку и вдруг как-то сразу обмяк, будто через него пропустили электрический ток. Вялый, беззащитный и, казалось, действительно постаревший, он нерешительно спросил:
— Что я должен делать?
— Давайте соберем партийную группу.
…Собрание группы было открытым, на нем присутствовали все бетонщики, кроме Мити. И говорили все. Но сошлись на одном: добиться поступления раствора в соответствии с потребностями, снять квалифицированных бетонщиков с подсобных работ, обеспечить фронт действий бригаде на нулевом цикле. Обязать меня как партгрупорга доложить о состоянии дел в бригаде и настроении бетонщиков секретарю парткома.
Колотов слова не проронил, только когда остались вдвоем, спросил:
— Полезешь к начальству?
— Да.
— А что скажешь? Все умные, один бригадир дурак. Ну валяй, добивай…
Секретарь парткома встретил меня приветливо:
— Заходите, заходите, комиссар. Слушаю.
Я хотел доложить коротко и только о главном, но почувствовал: ничего нельзя опустить. Кровельщики простаивают не по своей вине, а Главный изрешетил их бранными словами. Бетонщики также простаивают не по своей вине. Те и другие протестуют, жалуются. Но эти протесты никого не трогают, разбиваются о глухую стену где-то в управлении треста. Выговорился и умолк. Тягостные минуты. Напольные часы с бронзовыми гирями ударили на получасе, заставили меня вздрогнуть. Таранов поблагодарил:
— Спасибо, комиссар! — И переменил разговор: — Значит, учишься в вечернем университете?
— Так точно! Уже два месяца.
— А тот, высокий…
— Гена Ветров, — подсказал я. — Тоже учится. И еще монтажник Яша Сибиркин.
— Вот какие вопросы стучатся в повестки наших дней, комиссар. Молодые строители думают уже о коммунистическом завтра: о высшем политическом и экономическом образовании. Утвердитесь по-настоящему в учебе — не забудьте обратиться с новым призывом к молодежи Алюминстроя. Не надо быть пророком, чтобы предсказать: через пять — десять лет рабочие будут выполнять операции инженера, уровень их подготовки неизмеримо возрастет. Так почему ждать, когда нас подтолкнет время, а не потеснить его самим?
Я шагал в общежитие окрыленный. Таранов не давал заверений об устранении возникших трудностей в бригадах, но выслушал, понял и, конечно, даст ход предложениям коммунистов…
Утром синоптики предсказали ясную погоду, а в полдень пошел густой снег, и, судя по опухшему небу, зарядил надолго. А на ее коварство кому жаловаться? Впрочем, не только эта промозглая погода испортила мое настроение, вспомнилась посланная телеграмма-молния Наташе: «Сделаю все, что в моих силах. Подробности авиапочтой». Но уехать со стройки в такой момент — равносильно дезертирству…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Рабочая бытовка наполнялась веселым гомоном. Бригадир Муромцев радовался: ни морозы, ни штормовые ветры не разучили ребят смеяться. Женщины достали из своих шкафчиков рабочую одежду, выпроводили мужчин на «свою половину», в меньшую комнату, начали переодеваться. И «кинозвезды» — так окрестил их Яша Сибиркин — превращались в обыкновенных кровельщиков. Мара в мужских ботинках на «огнеупорных» подошвах, в теплых брюках, стеганке, в каске, на руках заскорузлые от асфальта рукавицы. Только большие глаза, цвета морской волны, красивый носик, пухлые, чуть подкрашенные губки были прежними. Женька в шерстяном платке, повязанном по-деревенски «рыбкой», в неизменном ватнике, мужских брюках, кирзовых сапогах. И мужчины не мудрствовали — те же каски, ватники, стеганые штаны, кирзовые сапоги.