Теперь Чупрунов не мог бы ответить, когда, кто и что помогло девушкам опериться: терпение бригадира или пристальные взгляды нового пополнения строителей-пограничников. Но девушки переменились. Они не только не стеснялись спецодежды тети Маши, кладовщицы, а наоборот, будто специально щеголяли в ней, доказывая, что золото и в мякине блестит. И не только сами втянулись в работу, но еще и других подбадривали, вызывали на соревнование.
Бригадир точно в воду смотрел: через пять месяцев их фотографии были выставлены на Доске почета и появились в газете треста.
Когда отогрелись в бытовке, Иванчишин сердито буркнул:
— Чертовщина какая-то: мужики спинами печку подпирают, а девушки работают. Пошли к ним.
Чупрунов привычно указал панель под крышей, где, по его расчетам, должна висеть троица, но там никого не было, и удивился, увидев девушек на нулевом цикле.
— Холодно? — участливо спросил Иванчишин.
— Кому холодно, а нам жарко: нечем работать, — досадливо бросила Касана.
— Как нечем? — удивился Чупрунов. — Мастерки при вас, раствор рядом.
— Федот, да не тот. Отделочникам, каменщикам, может, и сгодится, а монтажникам нет. Не хотим быть бракоделами!
Иванчишин размял раствор в руке, присмотрелся, подтвердил:
— Верно. Как вы определили?
— По цвету, вязкости и… вообще. Полчаса без дела сидим. Ходила, ругалась с начальником участка, а кто на меня внимание обратит?
— Я, Касана. Спасибо! — поблагодарил Леша.
Вот когда Иванчишин не по рассказам, а сам почувствовал, что девушки преодолели психологический барьер, что отделял их от остальных монтажников. Но к сожалению, это заслуга Виктора, а не его, он отпел девчат при первой встрече. «Очередной щелчок по твоему задубевшему от морозов лбу, товарищ начальник девятого управления», — огорченно подумал Леша и направил девушек в бытовку.
Ветер уже перерастал в ураган, вместе со снегом поднимал в воздух ледяные осколки, щепу, неизвестно откуда взявшиеся картонные коробки, куски рубероида и выл, выл, как десяток тревожных сирен. Не зря основанием для крыши корпуса служат металлический каркас и железобетонные плиты. Поставь кровельное железо, штормовой вихрь сорвет его и унесет в тайгу.
Рядом появился монтажник Аникеев, Леша крикнул ему на ухо:
— А тебе что здесь надо?
— Вас подстраховываю, — серьезно ответил Данич. — Собьет или по голове чем трахнет. Надо уходить отсюда, — посоветовал он.
Предлог со страховкой был смешон. Данич, видно, искал причину остаться наедине с Иванчишиным, что-то поведать, а не удавалось. Леша по пути в управление вновь решил завернуть в бытовку к монтажникам, не делами, так хоть своим присутствием подбодрить их.
Монтажники сидели усталые, хмурые, нахохлившиеся, словно куры после захода солнца. Ну что ж, хмуриться — так всем. Леша принял ту же позу, авось заметят, улыбнутся — и то разрядка.
Бригадир внезапно вскочил, подошел к окну, выкрикнул:
— Затихает! — С этим же криком метнулся к выходу, распахнул наружную дверь, но она с такой силой вновь захлопнулась, что Чупрунов не удержался на ногах, загремел на пол.
Все дружно захохотали, оживились, повеселели, Иванчишин в шутку сказал:
— Теперь и до управления не дойду, унесет в тайгу.
— Я подстрахую, — вновь вызвался Аникеев.
Иванчишин понял, что у парня действительно что-то срочное, неотложное, иначе он не стал бы набиваться в провожатые. В кабинете Леша предложил ему раздеться, усадил рядом с собой. Аникеев мялся, долго ерзал на стуле и наконец смущенно проговорил:
— Дело-то у меня личное… К февралю второго ждем, а у нас и одной кроватки поставить негде.
Иванчишин зарделся, смутился больше самого Аникеева. Вот так: друзья, первопроходцы, а живут будто на разных планетах, И сейчас не знал, что делать: поздравлять или сочувствовать. Неуклюже пошутил:
— Социальный заказ: непременно пограничника. — Достал из шкафа план будущего дома, разложил на столе, но спохватился, сердито захлопнул папку: — Данич, даю тебе слово коммуниста: добьюсь улучшения жилья. Не выполню — отдам свою квартиру, а сам переселюсь в семейное общежитие. Все-таки нас только трое. Так и передай Ларисе.
— Нет, Леша, такую жертву мы не примем.
— Ладно, этот вопрос считай решенным. Ответь мне на другой. — Иванчишин замялся, подбирая слова поделикатнее. Не подобрал, озлился на себя: «Тоже мне дипломат». — Почему ты елозил по стулу, не хотел говорить? Я стал большой шишкой, зазнался, оторвался от людей, недоступен даже для друзей? Так? Только не криви душой, Данич.