— Девочки, мальчики, за стол! Боря, приготовить шампанское!
— Люблю конкретные предложения, — откликнулся Кирка и проворно занял свое место.
Первый выстрел раздался ровно в двенадцать, зазвенели бокалы, в которых оседала шипучая пена. Пили не торопясь, мелкими глотками, только Симагин был верен себе: осушил за один прием, крякнул, наколол на вилку огурец. Шампанское прибавило в комнате шума, веселья. Огонь насмешек был открыт главным образом по Симагину, ему советовали не только закусывать шампанское соленым огурцом, но и посолить вино, как это делают заядлые любители пива. Кто-то снова спрятал бутылку водки. Кирка рыскал глазами по углам, пытливо вглядывался в ребят, наконец решил, что это все-таки сделал опять Борис, пристал к нему:
— Слушай, комиссар, не порть новогодний вечер, завтра и даже весь наступивший год делай что хочешь, а сегодня не балуй.
Юля подняла Гену, Яшу, Женьку на очередной танец. Мара подошла к Борису, но Симагин не отпускал его.
— Душа просит, понимаешь, душа!
— Поднимайся, смотри, как ребята отплясывают!
— Разве ж то пляска? Кривляются, выламываются, толкутся на одном месте, пол протирают, а Генка вообще не умеет, Юлька таскает его за собой, переставляет его длинные ноги. От такой пляски мухи дохнут. Хочешь, покажу, как надо плясать? Мара, поставь что-нибудь плясовое, — попросил Симагин.
— «Барыня»! — объявила Мара.
Кирка снял пиджак, повесил на стул, вышел на свободное место, притопнул, словно проверяя крепость пола, лениво, как бы нехотя, косолапя ступнями, пошел по кругу и на глазах стал преображаться: фигура выпрямилась, тело стало легким, пружинистым, лицо оживилось, во взгляде лихость, озорство. Нет, это уже не Киркины ноги, они мельтешат в глазах, выделывают замысловатые вензеля, корпус резко вздрагивает, откидывается вперед, назад, в стороны, потом замелькали руки. Он хлопает ладонями по груди, бедрам, коленям, по подошвам ботинок, это уже не человек, а вьюн — сгибается, выпрямляется, пускается вприсядку, вновь идет по кругу, выбивает чечетку, юлит на одном месте, волосы взвились, взлохматились, как у ведьмы. И неожиданно замирает в залихватской позе: руки в стороны, голова откинута назад, ноги в шаге припечатаны к полу.
Все шумно аплодируют. Хозяйка не выдерживает, подносит ему рюмку водки. Точкин дружелюбно хлопает танцора по плечу:
— Какой талантище зарыл! Это же находка для клубной самодеятельности. Яша, бери на заметку.
Симагин, довольный, раскрасневшийся, небрежно надевает пиджак, снисходительно смотрит на Сибиркина, делает одолжение:
— Попросит как следует — пойду. Солистом.
Организационное начало выдохлось, пошла неуправляемая самодеятельность.
Сибиркин подошел к пианино, спросил:
— Мара, ты играешь?
— Нет, мама.
Яша обратился к хозяйке:
— Гелена Ивановна, вы не могли бы подобрать аккомпанемент к какой-нибудь известной современной песне?
— Их очень много, Яша.
— «Подмосковные вечера».
— Пожалуйста.
Она села за пианино, Яша тихо о чем-то попросил ее, Гелена Ивановна улыбнулась, согласно кивнула.
Сибиркин, как заправский конферансье, вышел на «авансцену», представил самого себя:
— А сейчас перед вами выступит лауреат конкурса эстрадной песни Яков Сибиркин! Аплодируйте же, олухи!
Все засмеялись, захлопали.
Яша привычным жестом снял воображаемый микрофон, поднес к самым губам, ногой откинул мешающий «шнур», великодушно кивнул аккомпаниаторше. Полились, поплыли медленные задушевные звуки песни. Голос у Яши был слабый, но пел он верно, неторопливо. Однако с каждым куплетом темп песни ускорялся, «лауреат», кого-то копируя, бойко ходил по сцене, размахивал руками, выламывался, а темп нарастал, нарастал, пока не превратился в ритм поп-музыки. Яша уже не пел, а выкрикивал неразборчивые слова. Последняя фраза, последний взмах головы, рук, застывшая самодовольная улыбка…
Робко, прерывисто просигналил звонок. Хозяйка поднялась, обронила:
— Наверно, по ошибке, под Новый год всякое бывает.
Нет, ошибки не было, в двери показался Митрофан Вараксин, галантно поцеловал руку Гелене Ивановне, пояснил: