— Был призван, — кратко объяснил я. — Но почему, почему ты здесь?!
— Убили, — сказала она просто и довольно равнодушно. — Впрочем, нет: я сорвалась с балкона, значит, не убита, а просто погибла. Несчастный случай. Муж кинулся… он был с ножом. Я испугалась, хотела перелезть на соседний балкон… Я и раньше так делала, когда он напивался и буянил. Но сегодня дождь, перила мокрые… нога соскользнула.
— Ви-ита…
— Вы покидаете меня, — сказала она печально. — Я так обрадовалась, узнав, что мы будем вместе… а теперь вот вы оставляете меня здесь одну?
— Ну, еще неизвестно, — утешил я ее. — У меня очень мало шансов выжить: голова разбита вдребезги.
— Если эскулапы совершат чудо, и вы вернетесь к жизни, помните: я здесь, и я люблю вас…
Разговор наш был прерван: я оказался в приемном покое больницы. Но тотчас снова рядом с Витой. Она говорила:
— У нас мало времени… а мне необходимо сказать, что я люблю тебя… давным-давно, с тех самых пор, как мы рассказывали друг другу сказки в нашем тереме-теремке.
Я был смущен ее признанием, к тому же она взяла меня за руку, и это ласковое прикосновение отозвалось во мне вполне по-земному.
— Я хочу быть с тобой, — говорила она. — Хочу быть с тобой…
В следующее мгновение я уже лежал… то есть моя материальная оболочка лежала на операционном столе в ярком электрическом свете. Одежду с меня уже сняли… вид моего голого тела был ужасен. Врач как раз подошел, сказал бодрым тоном:
— Ну что, будем оперировать или пусть живет?
После чего я опять был с Витой… мы гуляли и беседовали задушевно. Однако это особая история, которую я не хочу здесь излагать.
Я пролежал в больнице полтора месяца.
Из больницы меня выписали в самый канун Нового года. И в новогоднюю ночь я чистосердечно рассказал жене, кого видел, о чем говорил, будучи ТАМ. И о том, что встретил ТАМ женщину по имени Вита, и что она меня полюбила, и как трогательно мы расстались.
Эта история с Витой почему-то понравилась моей жене. Она очень смеялась и сделала вывод:
— Ты у меня бабник… иначе говоря, дамский угодник. Надо же, и там за кем-то ухаживал!
Весь январь я проходил на костылях, но под коленом нога срослась неправильно, и в феврале мне сделали операцию.
С середины марта я опять ходил на костылях, а в конце апреля просто с палочкой.
К этому времени я твердо знал, что случившееся со мной ТАМ было лишь игрой моего воображения. Ну, стукнулся головой о бетонный столб, вот и… что тут удивительного! Я даже приглядывался к встречным и поперечным в городе: вдруг встречу Батожка, живого и здорового, или Светочку, или пьяненького Василия. Да где там! Скорее всего, они просто приснились мне.
В один из первых майских дней я дохромал до автобуса, именуемого в Новой Корчеве «двойкой»; мне уступили место… (впервые в моей жизни уступили место!) и я доехал до конечной остановки на окраине города. У меня не было определенной цели, поскольку я не мог рассчитывать на дальнее путешествие. Но что-то подталкивало меня в определенном направлении: иди, иди…
День был ясный, солнечный; жаворонки пели-заливались, и я этак слабенько улыбнулся, приободрился. Дул несильный влажный ветер, насыщенный запахами столь обычными в эту пору: талой водой, отогревшейся земли, молодой зелени.
Я медленно побрел, дивясь, как чуду, тому, что люди копают огороды, что тут и там слышен бодрый стук топора, перекличка работающих. Окраина строилась, тут собирались жить, несмотря ни на что.
«Кто видит день нынешний, тот видел и бывшее тысячу лет назад, и на тысячу лет вперед», — вспомнилось мне.
Я уже вышел за крайние дома; тропинка вела в поле; за ним и за железной дорогой виднелась вдали колокольня Ильинской церкви. Там старое кладбище, но гораздо ближе на опушке леса за насыпью кладбище новое, на котором я еще не был. Вот если б умер, меня похоронили бы на новом. Мне почему-то хотелось теперь посмотреть, где могла бы быть моя могила.
Возле железной дороги как раз на окраине леса я присел на траве, не в силах двигаться дальше: больная нога давала о себе знать. Сидел, отдыхая, а из трухлявого пенышка, увенчанного двух или трехлетней березкой, совсем рядом со мною вылетела птаха — я не успел ее даже рассмотреть. Нетрудно было догадаться: там у нее гнездо. В сумраке круглой норки различались маленькие крапчатые яички, каждый с ноготок детского мизинца. Меня охватило чувство приобщения к птичьей тайне, я даже ощутил запах теплого птичьего гнездышка, знакомый мне с детства… и поспешил встать и отойти, чтоб понапрасну не беспокоить птаху.
Когда я перешел железную дорогу и пробирался между могилами кладбища, мимо промчалась электричка. Как раз в эту минуту на могильном памятничке, изготовленном из оцинкованной жести, я прочел:
Потехин Николай Павлович
И годы рождения, смерти.
Пожалуй, я усомнился бы в том, кому принадлежит эта могила. Но была тут одна безделица, увидев которую, я вздрогнул: за оградкой прислонена была в углу палочка, этакий батожок, какие берут в руку старые люди, отправляясь в путь.
Я побрел дальше и скоро попалось на глаза:
Волков Василий Петрович
Потом была могила с надписью:
Тихонова Света.
А далее за новенькой оградой из пруткового железа — могильная плита «под мрамор», и на ней портрет красивейшей на свете женщины. Только этот портрет и больше ничего. Никакой надписи.
Я поднял глаза к небу — лицо Виты Ивлевой проявилось там, как на фотобумаге. Улыбка ее, сиявшая над этим суетным миром, была прекрасна.
2000 г