«Пустите! — он рычал. — Пустите!»
Но они не открывали. И ему были ненавистны сейчас их голоса. Он и сам не знал, какое в нем, оказывается, сидит бешенство и злоба, страсть, — вот он, оказывается, какой!
Но он не мог уже себя нынешнего с собой прежним сравнивать: прошлое вдруг отвалилось, как пустая высохшая скорлупа. И от прежней его беззаботности и следа не осталось — он лежал на полу посреди комнаты и тусклыми глазами глядел на дверь.
Он даже как-то весь отяжелел от своего ожидания — что будет, как они решат?.. И когда дверь снова наконец отворилась, он замер, так страшно ему чего-то вдруг сделалось.
Дверь отворилась, но никто к нему не вошел. Верно, они опять какое-то испытание ему придумали. Но теперь уж он сразу себя не выдаст, будет настороже.
А… ну понятно. Они решили сделать вид, будто ничего не изменилось, ничего не произошло, — сидели все за столом, а его будто и не замечали.
Отлично. Он тоже будет так себя вести: прошел с безразличным видом, ни на кого не глядя, и улегся в углу. Но внутри весь дрожал, потому что чувствовал тот новый запах и особое какое-то тепло, идущее к нему из приоткрытой двери в другую комнату.
Интересно, смогли бы они, люди, вот так выдерживать характер, такую волю в себе найти, чтобы не рвануться, не выдать свой восторг, нетерпение — увидеть, вдохнуть, лизнуть.
Во всяком случае, они должны были оценить его выдержку, а в награду дать ему хоть одним глазком взглянуть, — и тут из горла его вдруг вырвалось что-то жалобное.
«Ну ладно, — встал хозяин. — Пошли. — И на ходу, обернувшись: — Собака не может причинить зла ребенку».
…Он не решился подойти поближе, присел на пороге комнаты и застыл. Они следили за ним, он чувствовал. И знал, что каждая выжданная им минута поднимает его в их глазах, что больше они его не накажут, не запрут.
Затянувшееся детство Микки Второго кончилось, это было ясно. И теперь ему предстояла другая, взрослая жизнь, в которой будет и грусть, и сомнения, и надежды, и потери. Только детства уже у него никогда не будет — детство прошло.
Потому, наверно, и глядели на него люди сочувственно. А может, они думали вовсе и не о нем, не о его будущем, а о будущем другого существа, спавшего в комнате напротив, чье тепло люди чувствовали теперь постоянно, где бы они ни находились, и оно согревало им сердце.
Да, место Микки Первого занял Микки Второй. Но и маленький беспомощный пока человек, спящий рядом на широкой хозяйской постели, тоже пришел в эту жизнь, чтобы сменить кого-то ушедшего. И может, это жестоко, а может, и справедливо, но так уж устроено в этом мире — ничье место не должно пустовать.
АПЛОДИСМЕНТЫ
Конечно, придирчивая строгость к поступкам других отнюдь не есть доказательство собственной безупречности. Высказываться о чужих недостатках рекомендуется осторожно, ведь вполне вероятна ответная реакция: на себя-то посмотри!.. И все же трудно отказать себе в праве судить по возможности беспристрастно о тех, кто тебя окружает. В этом можно найти и стремление к справедливости, торжествующей если не в реальных обстоятельствах, так в сознании людей, а также, может быть, и не всегда осознаваемую попытку извлечь жизненный опыт, свой жизненный урок из чужих заблуждений, ошибок. Словом, думается, не такой уж это грех — попытаться мысленно нарушить границы чужого существования, проникнуть туда как якобы совершенно незаинтересованное лицо, намеренно лишив себя какого бы то ни было действенного вмешательства, и, сохраняя достоинство — безликую интонацию рассказчика, поведать о некоторых событиях, где роль повествующего, его участие значения уже не имеют, что, впрочем, не должно мешать его разносторонней осведомленности.
Но разве можно и стоит ли скрывать Рассказчику свое небезразличие к происходящему, которое выдает сам выбор именно этих действующих лиц, именно этого «сюжета»? А потому оправданно, думается, будет и признание, что кроме обстоятельств и лиц для Рассказчика чрезвычайно важна профессия, которой эти люди себя посвятили: музыка… Может, даже именно она — музыка! — вызвала у Рассказчика желание говорить — еще раз, пусть завуалированно, вернуться к предмету своих былых мечтаний, в область, где кое-что знаешь, но — увы — не как специалист, — к музыке, отношения с которой так и не успели узакониться, а потому остались дилетантски-восторженными, ревнивыми и самоотверженными, бескорыстными и обидчивыми, как случается при односторонней любви.
Но — стоп — Рассказчик обязан держать в узде свои чувства, иначе он утратит преимущества, какие эта роль ему дает. Пора уже скромно отступить в тень, установить нужный ракурс, сосредоточиться — и вот в кадре афишный лист. Аршинные буквы фамилии, число и помельче — исполняемый в концерте репертуар.