То, что человек приобретает с возрастом, определить куда проще того, что он за это время утрачивает.
О приобретениях, победах, преодолениях каждый способен сообщить сам: с показной сдержанностью и тайной увлеченностью человек излагает свою б и о г р а ф и ю.
Но взгляд его выдает тревогу: самому ему не дано увидеть тех перемен, что мгновенно обнаруживает другой, с кем он был дружен когда-то.
Вестник…
И даже самого удовлетворенного, самодовольного пробьет настороженно-пристальный, ищущий взгляд давнего его знакомца.
О, как неприятно заметить в этом взгляде разочарованность, сожаление, скуку… Ведь это значит, что не столько ты приобрел, сколько утратил. Значит, ты не использовал того, что было когда-то тебе свойственно, — и уж наверно, это являлось особенно ценным, раз ты так легко это растерял.
«Что б ы л о! — хочется крикнуть. — Скажи, скажи…»
В такие моменты интерес человека к своему прошлому даже острее, лихорадочнее, чем к будущему. Прошлое представляется еще загадочнее, важнее, чем дальнейшая, не ведомая пока никому судьба.
Доверчивость, незащищенность, с которой человек ждет ответа, делает его похожим на ребенка: сам того, возможно, не сознавая, он возвращается к прошлому, к детству — он с а м у ж е в с е в с п о м н и л — это и есть то главное, из-за чего встречи о вестниками и волнуют всех.
«Но ведь никто не скажет тебе больше того, что ты сам понял, — думает человек. — Безупречно объективного взгляда не существует. Нет вестников — есть обычные люди, такие, как ты сам. Но почему же тогда так сильно искушение приблизиться к тем, кого давно потерял из виду, и побольше о них разузнать, сообщить о себе, о своих переменах в жизни?..»
Коренастый угрюмый светловолосый человек не спеша докурил сигарету, тщательно загасил окурок в пепельнице и, кажется, впервые за весь вечер огляделся.
И сразу встретился взглядом с одним из гостей, пришедших на этот многолюдный праздник по случаю новоселья, где хозяева были настолько ради счастливому событию в своей жизни, что в суматохе даже позабыли знакомить тех, кто не был знаком. Эта их, извинительная, впрочем, в таких обстоятельствах оплошность и вызвала конфуз, пережитый одним из гостей, который, точно вдруг решившись, направился через всю комнату к коренастому угрюмому человеку, произнес, глядя лукаво ему в глаза: «Федя, привет! Вот так встреча… Да ты не узнаешь меня?!» На что коренастый, помедлив, ответил с усмешкой: «Простите, обознались… Моя фамилия Чижиков. Зовут Игорь…»
Что же, бывает… Странно другое, что сконфузившийся гость от гостя угрюмого не отошел, остался стоять с ним рядом, продолжая — с теперь уже совершенно непонятным лукавством — все так же глядеть ему в глаза, точно вынуждая угрюмого признаться, согласиться, пряча улыбку: «Ну правильно! Угадал — Федя я, Федя…»
Но угрюмый молчал. А оконфузившийся, хоть и не получил ожидаемого признания, не обиделся, не затаил обиду в душе. Напротив, он улыбался весь оставшийся вечер, будто что-то радостное, хорошее открылось ему. И, собственно, так и было. Ведь все, что дает толчок к воспоминаниям детства, ценно, важно еще и потому, что возвращает людей, пусть ненадолго, к самим себе, к тому, с чего они свой путь начинали и что после передается их собственным детям, — а это, быть может, та основа, на которой крепится вся жизнь.
ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Ресторан в сторожевой башне открылся недавно, работал пока только верхний зал, так что следовало поспешить, пока все экскурсанты туда не ринулись.
Осмотр, собственно, подошел к концу, в последней оружейной палате вовсе нечего было делать. Стенды оказались полупустыми: экспонаты, как объяснили, взяты в р е м е н н о в ц е н т р.
Кто-то попытался повозмущаться закрытым сувенирным киоском и, конечно, напрасно время потерял. Спохватился, а уже все столики в сторожевой башне заняты.
Но Володя успел. И места выбрал отличные, рядом с оконцем, узким, как положено, через которое взгляд падал вниз, в глубину окруженного зубчатой стеной двора Кремля.
Давали мясо в горшочках и сбитень. Официанты, хоть и обряженные в длиннополые рубашки под ремешок, ни себе, ни обедающим отрываться от реальности не давали. Их реплики, выражение нетерпения в лицах, а также нарочито равнодушный, как бы даже пренебрежительный взгляд неуклонно, упрямо возвращал к дню сегодняшнему.
Но праздничное настроение удержать очень хотелось. Тоже своего рода упрямство: не так-то легко было сюда приехать, все сорганизовать, отлипнуть от дома — и после всего позволить отнять у себя долгожданную радость? Уж нет! Не до такой степени избаловались, не настолько присытились, чтобы эти январские дни, взятые в счет отпуска, из-за каких-то н е у р я д и ц выбросить псу под хвост.