Валентина крепилась, зарок даже дала: если и шепнуть кому, то лишь самой близкой подружке, Муське, чей рабочий стол стоял вплотную к Валентининому столу. Но Муська разохалась, руками всплеснула. «Перестань, замолчи!» — Валентина ее в бок толкнула. Но Муська еще пуще в хохоте зашлась, бросилась целовать, обнимать Валентину, та отбивалась, и, разумеется, все навострили уши: ну-ка, что там случилось, говори!
Их коллектив отличался своеобразной требовательностью. С планом, само собой, каждый обязан был справляться, лентяи, ротозеи здесь не задерживались, но самым важным было определить нового человека: кто ты есть? Так, в упор, новичка встречали, и редко кому удавалось увернуться от пристальных женских глаз.
Тут все друг про друга все знали. Тайн, загадок не оставалось почти. Руки делали свое дело, и это Вовсе не мешало спрашивать, отвечать, а для отмалчивания должны были найтись веские причины. А впрочем, разве не легче становится, когда выговоришь наболевшее? И опыта, кстати, набираешься, умея слушать.
Ну, а опыт у работающих тут женщин имелся разнообразнейший. Из тех, кому было за пятьдесят и поболе, мало кто предполагал, что когда-либо займется столь тишайшим, безобиднейшим, истинно женским занятием. Старая гвардия в этой мастерской состояла из личностей прелюбопытных, биографии некоторых могли показаться нереальными, разительно не соответствующими их теперешним лицам, обыкновенным, женским. Но мужчины, верно, и не вынесли бы подобное. Уже не раз доказывалось, что мужчинам соревноваться с женской жизнестойкостью, женской приспособляемостью бывает непосильно.
Теперь они, склонившись над куском шелка, рисовали по изготовленному трафарету изящных птичек. Мастерская была светлая, хорошо оборудованная, с вытяжкой — красителями гораздо меньше воняло. Им предоставлялась возможность сравнивать. До того они работали в полуподвале жилого дома, жильцы которого постоянно писали жалобы на эту самую непотребную вонь. А они ею дышали, а после окончания смены чуть не сдирали пемзой кожу с рук, стараясь отмыть въевшуюся краску. Перчатки не помогали, да и в перчатках совсем не то было ощущение — истинные умельцы в перчатках не работали.
Кстати, за умельцами официально утверждалось звание «Мастер — золотые руки», подтверждаемое специальной грамотой, не без торжественности вручаемой. В этом тоже усматривались перемены: старшие помнили начало, когда их, надомниц, объединили, и получилось то, что они между собой именовали а р т е л ь ю, к о н т о р о й, а то и вовсе ш а р а г о й. Но зарабатывали они в своей ш а р а г е очень неплохо. Заказы без перебоев шли. Изготовлялись вымпелы, знамена к предстоящим спортивным состязаниям, транспаранты к торжествам, театральные занавесы, костюмы — да мало ли…
Вроде бы на первый взгляд труд нехитрый, но его специфические особенности тогда раскрывались, когда среди ловкого сообразительного большинства обнаруживалась страдалица — неумеха. И вовсе не недостатком опыта это объяснялось. Безрукость — явление нередкое и среди женщин и среди мужчин. И в любой специальности бездари появляются. Характерное же отличие их а р т е л и состояло в том, что «безруких» щадили. Им помогали, для них выискивали такие операции, где они все же справиться как-то могли. Близилось завершение смены, «безручка» — бедняжка зашивалась, и естественным долгом считалось поспешить к ней на выручку тем, кто уже со своей задачей справился. Валентина, к примеру, много лет страховала Олю Одинцову, пока та не вышла в начальницы смены, выказав на новом поприще недюжие организаторские способности. А до того как же Оля намаялась! Но она с мужем разошлась, двое ребятишек с ней остались, и от заработка ее зависело существование семьи. Можно ли было с обстоятельствами такими не считаться? А Зоя Петровна дорабатывала до пенсии, тоже в подмоге нуждалась. Молоденькую же Тосю приходилось с самых азов обучать: после гриппа с тяжелейшими осложнениями она получила инвалидность, почти год пролежала в больнице и вот пришла к ним в а р т е л ь.
А Ира-спортсменка оказалась у них после серьезной травмы, в спорт вернуться уже не могла. У иных же предшествующие истории случались и покруче, пожестче, — в особенности было что рассказать тем, кто к артели приник еще до войны и сразу после. Те вполне могли назваться «восставшими из пепла», рухнувшими и вновь на ноги вставшими.
Но самое поразительное, что они выживали. Эти болтушки, хохотушки, скромницы и охальницы. Да, самое главное, что выживали. И губы подмазывали, пудрили носы. Ссорились из-за ерунды и от пустяка ликовали. И в их легкомысленности, беззаботности, порой даже глуповатости таилось что-то очень обнадеживающее. Но если бы кто-то решился вслух им свое уважительное одобрение высказать, да еще пространно, да еще высоким «штилем», — ух, как бы они его высмеяли, эдакого действительно глупца.