Как-то так получилось. Поначалу он только морщился, одно, другое его не удовлетворяло, время ужина, меню на завтрак: он, оказывается, к яичнице с ветчиной привык. Сквозняков не любил, а бреясь, включал транзистор, подолгу занимал ванную. Словом, разные складываются у взрослого человека привычки, и надо их уважать, если хочешь мира в семье.
Мира очень хотели. И не вникали, как раньше-то Рогов обходился, когда в общежитии как иногородний жил, в комнате на пять человек, потом, учась в аспирантуре, остался, правда, с одним соседом, но ванная, то есть комната с умывальниками, находилась в конце коридора: очередь, транзистором не насладишься. А после он к Тоне переехал и тут-то с удивительной быстротой привычками и обзавелся и отступаться от них не желал.
Отступали другие. Тоня, ее родители. Тонина мать — женщина умудренная — понимала, что это ответственно — зять в доме. А если единственная дочь, ответственность двойная. Сама мать молодые годы провела в экспедициях с геологами-разведчиками, ломила с мужчинами наравне, и будь у нее образование высшее, сидела бы давно в начальниках, а так наработала широкий разворот плеч, характер властный, крикливые несколько интонации, ну и кое-какую денежную сумму, достаточную, чтобы старость спокойно встретить. Но каждая копейка, что говорить, уж ей досталась. «Вот, глядите! — Тонина мать выбрасывала вперед жесткую широкую ладонь. — При случае, с кем хочешь справлюсь».
Но не с зятем. Тут Тонина мать с присущей ей житейской смекалкой и не думала вступать в борьбу. Напротив, в выходные дни, встав рано-рано, она принималась за пирог: либо с яблоками, либо с ягодами, с капустой, с зеленым луком. Зять кушал хорошо. Ему доставался лучший кусок, серединный.
То, что от Тониной матери зависело, она сделала, и сполна. Отца тоже упрекать не за что: пиво с зятем пил, билеты доставал на футбольные матчи, но неизбежное, верно, не избежать. Однажды вечером Тоня вошла в комнату родителей, остановилась на пороге:
— Мы с Толей подумали и решили… — Сглотнула: трудно, по-видимому, решение ей далось. — Давайте размениваться, разъезжаться, если вы, конечно, не против.
Не против? Двухкомнатную квартиру как делить, на равные части? Ну не совсем… У молодых, конечно, сбережений нету. Так вот, к скопленной матерью, лежащей на сберкнижке сумме надо добавить кое-что — и получится…
Тоня так прямо не высказалась, родители сами догадались — не сложно. И Тоня вышла, прикрыв за собой дверь. А в ванной уже наревелась вдосталь: грубо, стыдно, а еще тяжелее оттого, что родители не возражали, сникли. Тоня досуха вытерла глаза. К слову, в тот период она уже н е пела.
Рогов запретил. И даже не то, что запретил — высмеял. В лицах — откуда только способность такая взялась? — изобразил, к а к Тоня поет, глаза закатывает — тяжело — стр-ра-астно! — дышит — вот так, вот так! — давился от смеха.
Она оцепенела. Не представляла прежде, как это выглядит, оказывается, со стороны. Ее пение, песни… В голову не приходило. Ей просто хотелось, потребность такая в ней жила — петь, впитывать чужую печаль, грусть, добавляя, вплавляя грусть собственную. Пела с детства, на гитаре подбирала аккомпанемент, могла и без сопровождения, природный слух вел к безошибочным интонациям. И слушали — слушали же! Так неужели смеялись, притворялись, одобряли, да с издевкой?
Как вспышкой озарило: только Рогов, единственный, мог прийти ей на помощь, раскрыть обман, положить ему конец. Нет, теперь она, Тоня, не даст над собой издеваться. Забыть, перечеркнуть навсегда ту ложь, заблуждения ее, что, когда она поет, это и другим в радость.
А что-то померкло. Не из-за концертов, «гастролей», репетиций прекратившихся ощутила Тоня потерю: как женщине замужней, ей уже и не просто бывало отрываться из дому по вечерам. Пропажа произошла изнутри: она потускнела, поскучнела и сама это чувствовала. Ее песни прежде всего нужны были ей самой.
Насчет способностей своих, внешних данных, а также качеств деловых, перспектив на работе Тоня нисколько не обольщалась. Когда ее хвалили, поощряли, успехи прочили, она смущалась и не верила: какая из нее заведующая, смешно, право, даже кандидатской не защитила. К тому же, если найдется мужчина-претендент, его обязательно предпочтут женщине. Тоня и явным доказательствам женской эмансипации не очень доверяла и не воодушевлялась даже самыми красноречивыми примерами, в глубине души полагая, что профессиональное честолюбие, как и иные свойства, похвальные, способствующие развитию, в женщине все же лишь тогда пробуждаются, когда она претерпевает неудачу в самом главном — дома, в семье.