-Дорогие друзья! Братья и сёстры! По-моему, мой друг уже всё сказал. Благословляю вас!!!
За столом послышались одобрительные крики. Шолин махнул рукой, один из его бойцов подбежал к колонкам и включил музыку.
Все начали есть, а попутно разговаривать друг с другом.
Только Вольфганг стоял в стороне и не подходил к столу. Вдруг он почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо, охотник обернулся. За ним стоял Лаврентий, он мрачно осмотрел Вольфганга и махнул рукой, предлагая пройти за ним. Охотник ничего не спросил, но последовал за комиссаром-секретарём. Лаврентий завёл его в небольшой домик, в котором стоял лишь стол, диван и шкаф. Он сел за стол, достал из кармана фляжку с водкой, два стаканчика и огурец, после чего обратился к Вольфгангу:
-Ну что, доволен?
-В смысле?
-Ты хотел, чтобы всё закончилось так?
-Да. А что в этом плохого?
-Ничего… Знаешь… Я и сам рад… Только…
-Чего?
-Только… Надолго ли?
-Ну это уже от вас зависит.
-От меня… От меня ничего не зависит. Это же фанатики. Привлекут в свою веру моих людей, а потом меня самого на костре сожгут.
-Не знаю. Я верю Осветлённому.
-Дэ… Не знаю, что и делать.
-Жить дальше. По крайней мере войны с ними пока что не будет.
-Война… Война бывает необходимой… Вот ты меня, наверное, винишь в том, что я сектантов убивал.
-Что вы…
-Не ври. Я чувствую. Знаешь, я всегда старался, по совести, поступать, никого никогда не бил, ни над кем не издевался. Я даже расстрелял один раз своего, за то, что он девушку-сектантку зверски изнасиловал и убил, но однажды я совершил страшное…
-Скажите, станет легче.
-Мы были в деревне. Половину контролировал НКВД, половину Орден. По середине стоял КПП, никого за него не пропускали, даже мирных жителей. И вот… Кто-то из наших ни с того ни с сего начал стрелять. Ну, мы бросились в атаку. Я с другом зашёл в дом, а там сектант стоит с мальчиком, лет десяти. Я говорю: «Отпусти мальчишку, это наша война!». А он мне: «Эта тварь ударила нашего жреца, его надо покарать. Мне жизни не жалко, но он достоин худшего.» Я бросился к нему, но он успел выскочить на улицу и в подвал. А там дверь железная. Мы начали её выламывать и вдруг слышим нечеловеческий крик. Дверь сломали, а эта тварь руку ему отрубила, а потом горло перерезала. Я его схватил, хотел пристрелить, но потом мы его связали, я взял канистру с бензином, влил ему в рот, а после кинул туда спичку. Как же он визжал… И теперь, они мне каждый день сняться. И кто виноват? Я, за то, что зверски убил человека? Сектант этот, за то, что ребёнку руку отрубил? Или может быть Осветлённый за то, что этот культ создал? Ну кто, скажи мне?
-Все виноваты.
-А-а-ах… Иди, Охотник, празднуй. Твоя победа. Я… Я тут посижу.
-Извините, товарищ Череп.
-Иди уже…
Вольфганг вышел из домика и закрыл дверь. Даже сквозь неё он слышал, как Лаврентий рыдал. Он решил не стоять под дверь, а пойти ко всем и хоть чуть-чуть расслабиться.
Охотник подошёл к столам. Многие уже закончили трапезу, а теперь сидели разговаривали или танцевали. Вольфганг поглядел на Лазаря Йегонатановича. Старый доктор стоял возле посла Ордена и пытался ему что-то доказать. Он жестикулировал руками и что-то говорил. Вольф прислушался:
-Я не понимаю, как можно отрицать медицину. Ну вот, если у тебя что-то заболит, то ты смело можешь прийти ко мне, и я тебя вылечу.
-А зачем?
-Ну как зачем?,- опешил доктор,- чтобы жить, не болеть, продолжать выполнять свои обязанности.
-Ты меня не понимаешь, брат. Болезнь- наказание, и его надо переносить достойно.
-Зачем его переносить, если можно избавиться от него?
-Нет. Послушай. Если ты в чём-то провинишься перед Серовым, и он прикажет выпороть тебя…
-Он не прикажет.
-Мы разбираем гипотетическую ситуацию.
-Хорошо.
-Ну вот, ты знаешь, что через час тебя накажут. Что ты сделаешь: вынесешь наказание или сбежишь и вступишь в Табор?
-Ну в Табор я никогда не вступлю.
-Вот. И у Выживальщиков, и у НКВД есть свои методы наказания для провинившихся, но никто же не перебегает из-за этого в другую группировку?
-Ну, нет.
-Хорошо. Но болезнь- тоже наказание. И его надо вынести достойно, если человек вынесет его достойно, то он заслуживает прощения. Ему отпускаются все грехи, и он повышается в своём сане.