— Ваше личное отношение к Александру Солженицыну? Что вы думаете о его проектах «Обустройства России»?
— Я прочитал с большим интересом и с несомненным уважением его брошюру «Как обустроить Россию?». Прочитав, убедился, что по большей части все соображения и все идеи, высказанные им, я уже читал и слышал в его публицистике, в публичных выступлениях последних лет, начиная, скажем, с «Письма вождям» 1974 года и дальше идя через его гарвардскую речь в Америке, статью «Наши плюралисты» и так далее. Так что в общем-то ничего нового, принципиального для себя я не нашел, что ему, конечно, отнюдь не в укор. У человека есть определённая сумма воззрений, сумма взглядов, и, естественно, он ее повторяет. Но я Заметил, что эта работа, скажем, мягче, сдержаннее, менее колючая, менее гневная. чем прошлая публицистика. Но зато как поданы эти тридцать миллионов копий! Как откровение пророка! Мне думается. что неистовство последнего времени вокруг имени Солженицына и его работ, неумная, беспорядочная несогласованность публикаций, когда водопад солженицынских текстов, разобранных, расхватанных по различным журналам, обрушился на читателя, — это в общем-то не в пользу Солженицына. Это подрывает и даже умаляет, если хотите, несомненное величие и несомненную глубину встречи русского читателя (наконец-то!) с его работами, с его творениями, с его мыслями. Мне думается, что возвращению Солженицына домой вредит вот эта экзальтация, истерические восторги. Умный, совестливый, симпатичный человек Юрий Карякин. Но не далее как вчера в программе «Время» ему дали слово об этой брошюре. И Ю. Карякин одически заговорил о том, что вот сейчас впервые живой голос живого великого писателя долетел до нас. Это же все равно, продолжал оратор, как если бы с нами заговорили Достоевский или Толстой. Ну скажите, зачем эта дешевка, рикошетом бьющая по самому Солженицыну? Я убежден, что тот же Толстой поморщился бы, если бы тогдашний Карякин сказал нечто такое: к нам обратился Лев Николаевич, это же все равно что к нам обратился бы Пушкин. Это мельтешение сбивает, отвлекает, мешает людям действительно взвесить и осознать свои серьезные и выстраданные наблюдения, соображения, идеи, остаться с ними один на один, почитать, посидеть, поразмыслить. А вокруг подняли какой-то хипиш…
— Я чувствую, вы противник всякого кумирства. А как же вы привечаете знаменитых людей, специалистов по русскому вопросу, проживающих на Западе? Неужели у вас нет человека, которому бы вы отдали все свои симпатии?
— Я должен признаться все-таки, что был в моей жизни один кумир. Настоящий, и я действительно отдал ему свою любовь — это Андрей Тарковский.
— Вы были знакомы?
— Да не очень хорошо, но знал его еще в Советском Союзе. А потом мы встречались на Западе. Я чувствую, вам это интересно, и расскажу об одном эпизоде, о первой' встрече с ним в Европе, поразившей меня.
Она произошла в Канне в 1972 году во время кинофестиваля. Он привез «Солярис». В Советском Союзе я был кинокритиком, членом Союза кинематографистов. Здесь же я стал работать на радио «Свобода» и каждый год ездил на международные кинофестивали. Когда приходилось встречать там бывших коллег, все они единодушно зеленели, как будто они видели Кощея Бессмертного. И так по стеночке уходили от меня подальше, чтобы, не дай Бог, я не спровоцировал их на контакт. А мне и в голову не приходило такое.
Так вот, совершенно неожиданно, проходя по набережной в Каннах… перед Дворцом фестивалей, я увидел советских товарищей, деятелей кино во главе с тогдашним председателем Госкино Романовым. Среди них был и Андрей Тарковский. Я, естественно, прохожу мимо, делаю вид, что их не вижу. И вдруг громко, четко раздается голос Андрея: «Володя, добрый день, что ж ты не здороваешься?» Подошел ко мне, и между нами начался нормальный, естественный разговор. Я тогда понял, насколько этот человек органически свободен и независим. В нем не было позы, не было жеста. Все, что он говорил, как вел себя, выдавало в нем естественное поведение естественного человека, над которым власти, как ни трудились, не сломили его, не испортили.
А вечером Тарковский, Наташа Бондарчук и я пошли в ресторан. Андрей жадно расспрашивал о моем житье-бытье. Мне показалось, его очень интересовало, как здесь можно жить. И, по-моему, немножко разочаровали мои совершенно искренние ответы, что здесь чудесно можно жить, и без ностальгии. В шутку я заметил, что не сня. тся белые березки, тем более что и их на Западе хватает. Да, мне показалось, что он был разочарован. И я его понимаю, потому что для него связь с родной землей была абсолютно буквальной.