— Не кажется ли вам, что демократия, управляемая законом, более бесчеловечна, чем, скажем, самодержавие, еде миловать — одна из основных привилегий?
— Да. Например, я проиллюстрировал монархические убеждения Данте и понял, что он четко проводит идею, что монарх лучше, чем его советники. Почему? Потому что советники добиваются своих частных интересов. а монарх, если он абсолютный монарх, наделен такой абсолютной властью и таким чувством, как любой человек, то есть монарх есть… индивидуум, отдельный человек, но одновременно он как бы средоточие всех других людей. В подчищенном виде, как художник, я могу себе представить некое идеальное существо в виде монарха, освобожденного от различных забот: физических, денежных, без боязни, что его подсидят, укусят, обманут. Но, к сожалению, такого монарха не было. Может быть, в Древнем Египте, где фараоны объявлялись божествами, и то это неправда. Поэтому я все-таки думаю, что охлократия хуже, чем монархия, но демократия лучше.
— Так ли плачевно положение советской культуры? Существует ли. на ваш взгляд, сегодня талантливая «законная» культура?
— Бесспорно, я глубоко убежден, что даже часть официальной культуры — только не нужно ее называть соцреализмом — является очень серьезным явлением. И совершенно не нужно болеть комплексом неполноценности. Наоборот, я думаю, учитывая трудности, которые преодолевала советская культура, в частности опасность самовыражения, некоторые достижения ее явно налицо.
— Как, по-вашему, сужается или растет возможность проявления человеком духовной свободы?
— Это очень сложный вопрос, не берусь на него однозначно ответить, я должен подумать. Скажем, масса свободы по определению «двигаться, куда ты хочешь» бесспорно в мире растет, в связи с коммуникациями, с возможностью «выехать — не выехать». Свобода передвижения сегодня в мире такова, что, пожалуй, нет стран. кроме оставшихся социалистическими, где люди не могли бы выехать по их желанию в любую точку мира. Говорят, что на Тайване автократическое военное, чуть ли не фашистское государство? Да, там была одна партия Гоминьдана, там была дисциплина. Но что за дисциплина? Ты мог сесть и направиться хоть в красный Китай, если красный Китай тебя пустит. Я думаю, что расширяется свобода передвижения, а в связи с этим и духовная свобода. С другой стороны, могу констатировать, что возможности эти сужаются, потому что люди больше глазеют на красоты мира, чем на красоты собственной души.
— Как вы оцениваете роль критиков в современном художественном процессе?
— Если вы имеете в виду их роль здесь, то роль героических критиков, таких, как мой друг Карякин или других, состояла в том, чтобы хоть как-то протестовать против несправедливых оценок. Роль же официальных критиков была в том, чтобы колебаться вместе с мнением партии. На Западе есть независимая критика, есть независимые мыслители, например Джон Хьюс, это замечательный критик, который идет против всех, он из привлекательных богов — такое модное, но редкое явление. В принципе на Западе критика занимается тем, что оценивает или отвергает то, что уже замечено рынком. Но в принципе критика крайне редко берет на себя смелость открывать новые имена до рынка. Как ни странно, обычно торговцы идут впереди критики, то есть они иногда открывают грандиозных художников по потребностям рынка, а критики потом описывают уже сделанное открытие.
Что касается критики антропологической, психологической, постфрейдистской, юнговской, то она невероятно мощна на Западе и очень слаба в России. Я имею, к примеру, в виду исследование о связях национальных культур и их истоков. По-моему, после книжки Бенуа о связи русской культуры с европейской я ничего подобного не встречал.
— Не кажется ли вам, что воздвигнутое на Поклонной горе сооружение надо переделать в памятник жертвам сталинизма?
— Я не думал об этом, не знаю. У меня есть идея поставить такой памятник на границе Европы и Азии. Правда, это, может быть, потому, что я сентиментальный уралец.
А вообще не хочу участвовать ни в каких конкурсах. Я в таком возрасте и так разбалован, что мне, собственно, ничего не надо, если уж на то пошло…
Нравится то, что я делаю, — заказывайте, не нравится — я сам сделаю где угодно. Но делать мне хочется. Так пускай ваши власти закажут мне мемориал. Что в этом позорного? Они, видимо, путают цеховую демократию с политической.
— Возрастает ли замусоренность материальной, духовной. социальной сферы? Отбирается ли в них ценное? Расскажите о ваших отношениях с рынком. Поглощена ли ваша душа?