А вскоре он пишет письмо Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко о том, что судебные процессы по обвинению в распространении заведомо ложных (клеветнических) измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй, в гпазах мыслящих людей выглядят скорее как средство запугивания инакомыслящих, чем как способ борьбы с распространением антиобщественной клеветы.
В третьем выпуске «Самиздата» (январь — февраль 1970) напечатан текст Вольпина «О факультативном протоколе к Пакту о гражданских и политических правах», в котором обсуждается право петиций и критикуется позиция СССР, не признающего права частных лиц жаловаться на государство.
22 мая 1970 года Вольпин вместе с Буковским, Яки-ром, Вишневской и другими обратился к правительству Советского Союза и в ООН с призывом: «Свободу Андрею Амальрику, арестованному за сочинение «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».
4 июня 1970 года группа научных сотрудников АН СССР обратилась к ученым, научным и творческим работникам всего мира с призывом организовать широкий и всесторонний бойкот научных, технических и культурных связей с официальными властями и учреждениями СССР, приостановить сотрудничество и отказываться от всех культурных контактов, пока Жорес Медведев, ученый-биолог с мировым именем, не будет освобожден и перед ним не извинятся за совершенное над ним насилие. Письмо-протест министру здравоохранения СССР, министру внутренних дел СССР и Генеральному прокурору СССР подписал и организовал и А. Вольпин. Рядом стояли имена А. Сахарова, И. Тамма, М. Леонтовича, В. Чалидзе.
— История правозащитного движения в Москве, в России, на Украине начинается, наверное, с той демонстрации 5 декабря 1965 года. Тогда мы требовали гласности. И ее дали спустя много-много лет. И это победа.
Пускай она пришла так поздно.
— Вы довольны своей работой? Как развивалась ваша научная карьера?
— Преподавал в нескольких университетах: в СУНе (Стейт юниверсети, Нью-Йорк в Буффало), затем в Бостоне в университете. Был на — «грантах» — это такая форма поддержки ученых. Все время что-то переводил, для заработка, получал премии, всякие пособия. Теперь мне необходимо заканчивать свой давний труд. И мне нужен покой. Предложите любую регулярную работу — откажусь, пока труд не будет закончен. Я работал над ним много лет, и мне надо поставить точку. Скоро мне предстоит выход на пенсию, которая даст возможность вообще делать свое дело. Дело должно быть завершено.
— Приходилось ли вам сталкиваться в американской среде со славой вашего отца, Сергея Есенина? Знают ли в Америке, что был такой великий поэт в России?
— Естественно, что он очень известен и там. Разумеется, менее, чем в Советском Союзе, но более, чем можно было бы ожидать. А если уж говорить о русской поэзии, по именам в Америке нашу поэзию знают слабо.
Был смешной случай. Захожу в один дом. Никто ни слова по-русски не знает, хозяева-эмигранты — евреи из Персии, живут хорошо, много книг. Вдруг слышу: «Пушкин! Пушкин!» Прибегает большой черный пес. Это и есть Пушкин. Дольше ничего о Пушкине они не знают. Так что есть над чем посмеяться. И этот пенный акцент на всех их сведениях о кашей литературе густо чувствуется. И я старался, живя там. быть как можно дальше от этой темы, потому что извращения нужно объяснять долго, а извращения и грубые искажения неизбежны.
— Не приходилось ли вам встречаться с людьми, которые бы помнили вашего отца по его приезду в Америку?
— Мне только сообщили, что он был проездом в Бостоне в 1923 году, что он останавливался на Битон-Хил, в центральной части Бостона. Где-то там была гостиница, а может, и сейчас есть, я точно не знаю, так вот, где-то на Битон-Хил он останавливался. Пробыл всего несколько дней — подумаешь, событие… Мало ли кто-то будет вспоминать мою жизнь через десятилетия. Эта гостиница или та? В чужом городе… Проездом. Эка невидаль, событие… Конечно, есть собиратели брюк, мебельных ручек и всего другого, но к этой категории людей я не отношусь.