Впрочем, я будто бы жалуюсь вам на русскую судьбу моего «Чайковского», выходит, я вроде бы жалуюсь на журнал «Музыкальная жизнь», который пока не думает печатать этот роман, хотя «Бородина» они публикуют.
— Что вы скажете о Горьком, ведь вы его хорошо знали? Был ли он вашим кумиром?
— Я люблю Горького, но он из девятнадцатого века. Он не для меня. Я училась у Кафки, Джойса, Пруста, но никогда — у Горького. Знала я его, конечно, неплохо, я много с ним разговаривала и общалась…
Нина Николаевна провела несколько часов с сотрудниками музея Горького и осталась очень довольна этой встречей.
— Александр Керенский был свидетелем на вашей с Николаем Васильевичем Макеевым свадьбе. Вы знали хорошо Керенского. Скажите, сожалел ли он о своей во многом неудавшейся жизни?
— Ну что вы, он был раздавлен, абсолютно раздавлен после выезда из России. Политическая карьера Керенского связана с масонством. Да, он соблюдал царские союзы, но Франция была для него, как и для всех масонов, прежде и превыше всего. Как же можно было бросить Францию в такой час?! В свое время мне казалось. что Александр Федорович, со своей точки зрения, прав, ведь немцы стояли под Парижем. Париж пал бы в три дня, если бы русская армия помирилась с немецкой. Он это, конечно, понимал. Поэтому до последнего. до 25 октября семнадцатого года, немцы старались наступать. Не выходило в Карпатах, наступали в Польше. Конечно, с точки зрения русского человека, Керенский мог сказать, что ради французов он дал возможность Ленину захватить власть. Если бы он арестовал Ленина в июле и замирился бы с немцами, революции могло не быть…
— Нина Николаевна, какова судьба вашего уникального архива? Где он?
— Меня часто спрашивают об этом, но я не то чтобы избегала, а считала, что не всем это интересно знать, при каких условиях я отдала их в университетские подвалы. Я приехала в США осенью пятидесятого года и привезла с собой из Парижа, где пробыла почти четверть века, огромный ящик с бумагами — все то, что я спасла в свое время из квартиры Ходасевича, разгромленной немцами. Я унесла все, что могла, как муравей, на своем горбу. Денег на такси у меня не имелось. Бумаги я решила везти с собой в Америку, потому что совершенно не представляла, куда я могу их спрятать в Париже.
В моей новой обители в США ящик этот занимал много места, комната была маленькая. Кроме того, мне говорили, почему бы не отдать или продать содержимое ящика в какой-нибудь университет или хранилище. И день такой настал. Ко мне пришел мой добрый знакомый, историк Борис Иванович Николаевский, женатый, кстати, на родственнице Бухарина, так что он Бухарина видел за границей (что, вероятно, Бухарину не помогло в дальнейшем). Вместе мы открыли драгоценный ящик: автографы, газетные, журнальные публикации Ходасевича, тетради, которые я, помню, сшивала цветной бумагой, а он в них вклеивал вырезки из «Возрождения», «Последних новостей», где регулярно печатался. Были в ящиках мои материалы. Все это я предложила Борису Ивановичу купить. За какую цену? Вы думаете, я тогда понимала в этом? Борис Иванович был человек небогатый, как и все эмигранты, и он сказал: «Я могу дать 50 долларов». А у меня в кармане в тот момент было только пять долларов, и на следующее утро я должна была внести плату за гостиницу, в неделю я платила пятнадцать долларов. В этой ситуации я сказала: «Хорошо». Теперь, когда я рассказываю об этом, все смеются. Но не пугайтесь, с архивом ничего не случилось. В конце концов, он благополучно хранится сегодня в двух великолепных американских архивах, в Стенфорде и в Йеле. В этих архивах много интересного для России…
Сентябрь 1989 г.
«РОДИНУ НАМ ДАЕТ БОГ»
Галина Вишневская там и здесь
Один из престижных районов Парижа. Улица Жоржа Манделл. Высокая металлическая ограда, за которой обитают миллионеры, банкиры, знаменитости. Ворота в дом, где на втором этаже живут Галина Вишневская и Мстислав Ростропович, распахнуты настежь. Ни замков, ни звонков, ни псов на цепи. Консьержки я тоже не обнаружил. «Смелые, однако, люди живут здесь», — подумал я.
— Это Левицкий: «Екатерина Вторая». Это Елизавета, очень известный портрет, может быть, рисовал Антропов. Но под вопросом. Это Петр I Моора, царь позировал художнику. Представляете? Ведь монархов чаще всего рисовали по памяти. Это портрет государя Николая II работы Серова, жаль, что руки как бы недописаны, но в этой незавершенности своя прелесть. А этот фарфор императорского завода, редкий, в особенности статуэтки. Мебель собиралась по разным странам: Аргентина, США, Англия. В основном на аукционах.