— Ваши источники библиотеки и архивы?
— Во-первых, дома у меня много книг, вы видите сами, я покупаю их по задуманной теме, затем работаю в обширной библиотеке восточных языков, где масса книг на русском языке. Ну и, конечно, Национальная библиотека, где имеется большой департамент русских изданий.
— Вы писатель исторический. Как вы смотрите на то. что сегодня в России резко меняются акценты, обновляется видение и ощущение прошлого нашей родины?
— Я слежу за этим процессом с большим интересом, я радуюсь ему. Я чувствую, что в России все меняется и что мало-помалу Россия приближается к своим истокам.
— В связи с большими социальными и политическими переменами в России не стареют ли те или иные страницы ваших книг?
— Это уже политический вопрос. Мы не договаривались. Ну что ж, отвечу и на него. Я считаю, что тоталитарные системы должны исчезнуть, они обречены на гибель. Должно исчезнуть все, что было создано под игом тоталитаризма. Я за свободу.
— РІаверное, это и ответ на мой вопрос, если бы я спросил вас о Сталине?
— Считаю период царствования Сталина гибельным для России. Он задушил Россию, ее народ, ее свободу. Но все началось с Ленина, потому что из него сделали бога, идола, и это глубоко ошибочно. Он был человеком, а не богом. Обожествляли его напрасно. В человеке всегда есть потребность кого-то обожать. Обожать — от слова бог. Поэтому религию заменили религией политической. И меня это очень беспокоит. Да и многих это беспокоит. Я боюсь еще одного: боюсь, что у нации не хватит смелости понять, что напрасно было всегда кивать наверх, соглашаться с верхом, с тем, что диктовали властелин, правительство.
— Ав том, что делает сегодня Михаил Горбачев, вы не видите признаков нового диктаторства, нового закабаления верховной властью?
— Перед Горбачевым стоят огромные трудности. Ведь по-прежнему существует старый политический аппарат, который надо раздробить, разрушить. Затем постепенно надо приучать русских к ощущению свободы. Россия долгие годы была крепкой и единой под железным царским кулаком. Когда-то царь собрал воедино многие народы. Сможет ли Горбачев сохранить унаследованное?! Это нелегко, когда эти народы жаждут освободиться от железного кулака.
— Как вы считаете, в какую эпоху русский народ был наиболее свободным?
— Отвечу так: я считаю, что самое большое зло произошло из-за войны. Война породила революцию в России. Причин тому много, о них известно. Не было бы войны, не было бы революции. И это вовсе не означает, что Россия осталась бы прежней, во многом архаичной, отсталой страной. Нет, мало-помалу Россия пришла бы к демократии. И думаю, что это была бы демократия английского образца.
Мы заговорили о политике. Анри Труайя перешел на французский язык, и после перевода для меня последнего пассажа писателя Татьяна Ивановна протянула Льву Аслановичу руку в знак солидарности с его мыслями. И добавила: «Потому что тогда во главе правительства стоял бы царь и был бы парламент на образец английского. Так ведь и задумывали младоросы и их руководитель Саша Казинбек, которого я хорошо знала».
Анри Труайя внимательно слушал гостью своего дома. Мы на минуту отвлеклись, а потом я спросил:
— А вообще какая эпоха в русской истории волнует вас больше всего?
— Эпоха Пушкина, замечательная эпоха. Я много размышлял над ней, когда писал роман о Пушкине, довольно обширную биографию с неизвестными даже советским исследователям документами.
— Откуда они оказались у вас, это не секрет?
— Нет, конечно. О том, что я пишу биографию Пушкина, узнал Гекксрен, наследник тех самых Геккеренов. Он написал мне и предложил ознакомиться с одним-двумя манускриптами из его семейного архива. Я прочитал их, но они мне не показались особенно важными. И тогда я спросил, нет ли у него еще чего-нибудь. Он ответил мне по телефону, что есть еще, приходите. И показал два письма Дантеса Геккерену, в которых Дантес сообщает, что обожает Наталью Пушкину, но что она не была его любовницей, отказала ему в ответ на его домогания, признавшись, что будет верна мужу.
Книгу о Пушкине я писал во время войны, в оккупации, и она увидела свет в сорок шестом году.
— И те письма так и хранятся в семье Геккеренов?
— По всей видимости, но я привел в книге их факсимильные копии.
И здесь мне стало горько и обидно. Я вспомнил своего школьного учителя по литературе, в рассказах которого облик Натальи Николаевны носил ярко выраженный негативный характер: и ветреница, и блудница. Да что там школьный педагог, возможно, и не слышавший о пушкинисте Анри Труайя?! Практически во всех книгах о жизни и судьбе великого поэта до недавних еще пор (а точнее, до новонайденной литературоведами Ободов-ской и Дементьевым переписки Натальи Николаевны с родственниками) мы читали о жене Пушкина только плохое. Приговор был один: именно из-за ее флирта мы потеряли солнце русской поэзии. Так вот, мне было горько и обидно, что широкий читатель не знал о книге Анри Труайя, о письмах Дантеса, полученных писателем из архива Геккеренов. Да что там говорить: я и сегодня не слышал об издании биографий русских классиков, написанных пером крупнейшего французского писателя.