Но видеть это… чувствовать это… было больно.
Потому что я вдруг увидела ту жизнь, которая могла быть моей.
У нас с Кейджем никогда не было времени.
И, похоже, до сих пор не настало.
4
Кейдж
Черт. У моей дочери настоящий талант — за пару секунд вывалить тонну информации. Мне стоило немалых усилий, чтобы не расхохотаться при виде того, как напряглась Пресли, когда Грэйси упомянула Максин. Заодно она сдала мою татуировку, но, надеюсь, я достаточно хорошо сделал вид, что ничего не понял. У Грэйси нет фильтров. Она говорит всё, что приходит ей в голову.
Я сам учил ее быть откровенной. Говорить за себя.
Так что я не могу винить её за то, что она не знает, о чем лучше молчать.
Да и сам я до сих пор не могу осознать, что Пресли сейчас в городе. Что я только что застал ее сидящей перед моим домом.
Уверен, для нее это тоже был шок — увидеть тот самый дом, который я построил.
Тот, о котором мы мечтали.
Да, между нами все закончилось, но это не означало, что я не сдержал остальные свои обещания.
Но увидеть их вместе — Грэйси и Пресли — то, чего я никогда даже не мог себе представить, — это заставило меня почувствовать что-то странное.
Я не из тех, кто любит сюрпризы. Я — человек привычек. Стабильности. Избегаю перемен.
А теперь вот мы здесь. Пресли, мать ее, Дункан, стоит у моего дома и только что познакомилась с моей дочерью.
Я вернулся к ней — она снова сидела на том же месте, где я ее и нашел. Хотел было пригласить ее в дом, но передумал и просто сел напротив. Черт, как же она выглядела. Выцветшие джинсы, худи, волосы собраны, ни грамма макияжа. И все равно — красивая до боли.
Не буду врать — я был рад ее видеть. Мое сердце билось быстрее, чем за последние годы. Мое тело словно ожило рядом с ней.
Но это ничего не меняло.
Пресли Дункан — вне досягаемости. По тысяче причин.
Даже фантазии о ней — запрет.
Я не мог туда возвращаться. Никогда.
Она здесь не живет. И насколько я знал, она все еще замужем — по крайней мере, официально. В прессе писали, что она подала на развод в день, когда уехала из Нью-Йорка. Я знал об этом только потому, что Финн с Бринкли присылали мне новости. Но на самом деле я ничего о ней не знал. Все, что я знал наверняка — это то, что ее присутствие снова начинает действовать на меня. А я не мог себе этого позволить.
Не сейчас.
Я гордился тем, что держу себя в руках. А она была единственной женщиной, которая когда-либо ставила это под сомнение.
Но сейчас у меня слишком многое было на кону. Влюбиться снова в недосягаемую бывшую — не вариант.
— Максин — это мама Грэйси?
Ну, недолго она выдержала. Я приподнял бровь, с интересом глядя, как она напряглась, дожидаясь моего ответа. Черт возьми, а какое это вообще имеет значение? Мы оба пошли дальше.
— Я же говорил тогда, что буду воспитывать Грэйси один.
— Я не знала, что это значит, будто ее мать вообще не участвует.
— Мать Грэйси не присутствует в ее жизни.
Ее взгляд смягчился, она выдохнула:
— Мне жаль. Тогда кто такая Максин? Женщина в твоей жизни?
Господи. Эта женщина ничуть не изменилась. Я до сих пор читал ее, как открытую книгу. Она так старалась казаться спокойной. Безразличной. Я видел это, потому что сам делал то же самое.
— Максин — это свинья.
— Ух ты. Прямо вижу, ты не растерял свое обаяние, — прищурилась она.
Я рассмеялся:
— Я никого не оскорбляю. Максин — настоящая вислобрюхая свинья.
— У тебя свинья?
— У нас нет свиньи. Максин — это свинья Марты и Джо Лэнгли. Они уже в который раз упросили меня приглядеть за ней.
— Смотри-ка… превратился в доброго ковбоя, — уголки ее губ приподнялись, и, черт возьми, я до сих пор кайфовал от ее улыбки.
— Неважно. Я это сделал ради Грэйси. Она обожает эту хрюшку.
Она запрокинула голову и расхохоталась. Я тоже не сдержался.
— Грэйси — потрясающая, — сказала она, моргая, прежде чем снова встретиться со мной взглядом.
— Она хороший ребенок. Думаю, это больше заслуга моей семьи, чем моя. — Это была правда. Все помогали. Родители были очень вовлечены в ее жизнь.
— Я не сомневаюсь, что они с ней замечательные. Но невозможно не заметить, как она смотрит на тебя.
— Да? И как она на меня смотрит? Как на сентиментального идиота, который соглашается нянчить свинью ради нее?
— Она смотрит на тебя, как на самого лучшего папу на свете.
Я замер. Ее слова задели за живое.
Родительство — не для слабаков.
— У нее большое сердце. Но это я счастливчик. И буду честен: каждый день спрашиваю себя, не подводил ли я ее.
Зачем я это ей говорю? Мы не разговаривали столько лет, а с ней все по-прежнему — просто. Как будто она была единственным человеком, который когда-либо меня по-настоящему понимал.
— В смысле, на нее только взглянуть — и видно, что она светится от счастья. У тебя невероятно счастливая дочь. С чего ты вообще взял, что что-то делаешь не так?
Я провел рукой по лицу, тяжело выдыхая.
— Помнишь, как тебе всегда нравилось бывать у меня дома, когда мы были подростками? Ты говорила, что тебе там спокойно. Что чувствуется стабильность. Что там двое родителей и много любви под одной крышей. Ты говорила, что у тебя дома такой радости не было. И вот я думаю… что, если у Грэйси тоже нет этого «идеального» образа семьи?
Ее взгляд сузился, но затем смягчился настолько, что, будь я стоя, ноги бы подкосились.
— Кейдж, мне нравилось бывать у тебя не потому, что у тебя было двое родителей. А потому, что в твоем доме была любовь. У меня тоже были оба родителя, но всё вокруг напоминало компанию с управленческим составом. Дом был полон персонала, и всё в нем подчинялось распорядку. А здесь… у тебя в доме живет свинья, а твоя дочь — ходячий лучик света. Я бы сказала, ты даешь ей именно то, что сам имел в детстве. Настоящую сказку. И то, как она тебя любит, невозможно не заметить.
— Ладно, хватит обо мне. Расскажи честно — что там на самом деле происходит в твоем браке?
Я и сам не понял, зачем спросил. Просто… хотел знать.
Мне нужно было знать.
Она шумно выдохнула:
— Если ты хочешь знать, больно ли мне, то не так, как ты, наверное, думаешь.
— Твой муж делает ребенка своей ассистентке, и об этом знает весь мир — и ты не испытываешь боли? Это на тебя совсем не похоже. Ты всегда была сильной, но при этом умела чувствовать глубоко.
— Может, ты меня больше и не знаешь, — ответила она, сжав губы. Видно было, что ей тяжело сохранять самообладание.
— Может, и не знаю. Но то, что тебе не больно… звучит неправдоподобно.
На этих словах ее плечи немного опустились, а в глазах появилась влага.
— Это был несчастливый брак, Кейдж. Парадоксально, но в итоге я оказалась в доме, очень похожем на тот, в котором выросла.
Пресли с детства ненавидела, что у ее родителей не было любви. Их союз был скорее деловой. Ее отец пытался, он был неплохим человеком. Но мать была холодной. Их дом был скорее показной витриной — богатство, статус, персонал — но не семья. Пресли всегда тянулась к моей семье. К моим родителям. К моим братьям и сёстрам.