— Нет. Это несправедливо, — прошептала она, все еще глядя в сторону. Я вложил ключи ей в ладонь и сделал шаг назад.
— Кейдж, — позвала она тихо.
— Аа?
— Я люблю Грэйси. Ты же знаешь это. Мне так жаль за все, что сегодня произошло.
— Это не твоя вина. И я знаю, что ты ее любишь. И она тебя любит тоже. Наверное, я все испортил, позволив ей упасть вместе со мной, — я продолжал отступать назад, потому что уходить от Пресли было самым трудным, что мне когда-либо приходилось делать. Это шло вразрез со всем, что я знал о правильном. О хорошем.
Но она не была моей.
Никогда по-настоящему не была.
— Это не твоя вина, — прошептала она, прижимая руки к груди. — Я тебя люблю.
— В этом у нас никогда не было проблемы, — выдохнул я. — Я тоже тебя люблю. Всегда любил. Всегда буду. И я люблю тебя настолько, чтобы позволить тебе лететь. Именно так, как ты и должна была, Ворона.
И с этими словами я развернулся и просто ушел.
Я забрался в машину родителей и не обернулся. Попросил отца отвезти маму с Грэйси домой, а потом заехать ко мне — нужно было забрать кое-что из вещей. Я был вымотан до предела, но кое-что еще оставалось.
Грэйси плакала всю дорогу, пока мы ехали к их дому, и я просто держал ее маленькую ручку в своей. У меня не было слов, чтобы унять ее боль. Я был пустой, разбитый, и все, чего хотел — чтобы этот день наконец закончился. Я поцеловал ее в щеку, когда они вышли из машины, и мы с отцом направились к моему дому.
Я собрал вещи для Грэйси, кое-что для себя, вывел во двор Боба и Максин и сказал:
— Мы заедем к Лэнгли. Максин возвращается домой.
Отец посмотрел на меня с сомнением:
— Думаешь, это хорошая идея? Грэйси пережила потрясение, потом прощание с Пресли. Может, стоит подождать пару дней?
— Эта чертова свинья едва не стоила Грэйси жизни. Да Максин и сама могла погибнуть под той машиной. Я с самого начала не должен был ее брать. Я не могу быть хорошим отцом, когда меня все отвлекает, — на последних словах у меня сорвался голос, и отец кивнул, разворачивая машину.
Мы подъехали к дому Лэнгли, и я повел Максин к двери. Когда Марта открыла, она прикрыла рот руками, глаза у нее были распухшие от слез.
— Я слышала, что случилось. Мне так жаль, доктор Рейнольдс.
— Пора тебе взять на себя ответственность за своего питомца. Она принадлежит тебе, не мне, — мой голос звучал жестко, и я не мог поверить, что боль в груди усилилась, когда я передал ей поводок.
Я ненавидел эту чертову свинью.
Именно из-за нее Грэйси побежала на дорогу.
Наверное, просто только сейчас до меня начало доходить, что моя дочь могла погибнуть.
Что я только что попрощался с женщиной, которую люблю.
Но так было правильно.
Пора было все расставить по местам.
Прощание никогда не бывает легким, и тот факт, что я позволил себе быть настолько невнимательным, что поставил собственную дочь под удар — и разбил ей сердце — стал для меня жестким напоминанием.
Я больше не допущу такой ошибки.

Следующие несколько дней были адом. Погода стояла пасмурная и дождливая, а моя дочь словно потеряла саму себя. Что бы, черт возьми, я ни делал — она была… грустная. Я спал на полу в ее комнате с той самой ночи после аварии. Она засыпала в слезах, и я не мог себя заставить уйти. Каждый день она плакала по Пресли и просила позвонить ей. Но я знал, что время залечит ее сердце, поэтому решил, что лучше выждать хотя бы пару недель. Иначе это все не закончится никогда.
Она явно была разочарована тем, что я вернул Максин домой, но больше всего ее сломила потеря Пресли. Она почти не разговаривала.
Я позволил ей пропустить два школьных дня и отменил все приемы, чтобы остаться с ней дома. После одной ночи у родителей мы вернулись обратно.
Даже Боб Соленосос выглядел, как унылая тень самого себя. Я и не знал, что этот лентяй вообще способен выглядеть несчастным — обычно он спал слишком много, чтобы выражать хоть какие-то эмоции. Но последние дни он просто не вылезал из кровати и почти ничего не ел.
Я терял контроль над домом.
Над своей семьей.
А сам я не мог ни есть, ни спать. Лежал по ночам и слушал, как дышит Грэйси, и чувствовал абсолютную пустоту внутри.
Будто у меня исчезла способность радоваться.
Я разбил сердце своей дочери, впустив в ее жизнь женщину, к которой она успела привязаться.
И сам я не был готов признать, что вновь переживаю утрату Пресли Дункан.
И это больно до черта.
27
Пресли
Прошло две недели с тех пор, как я вернулась в город. Уэс вывез все свои личные вещи из пентхауса, оставив остальное. Но теперь это место совсем не казалось домом. Раньше я и не замечала, каким холодным и стерильным был этот апартамент.
Вчера я долго смотрела на картины, что висели на стенах, и не могла понять, почему вообще выбрала их. Они были мрачными и слегка жуткими. Я сняла все и сложила у двери. Завтра их заберут и отвезут Уэсу — он их любил, значит, пусть они будут у него.
Я приклеила рисунки Грэйси к стене в гостиной, пока не придут заказанные мной рамки. Они меня успокаивали. Делали их ближе.
Но тело болело. Физически болело.
Я почти не ела и не спала. Мы с Кейджем почти не переписывались. Я каждый день писала ему сообщение, спрашивая, как они с Грэйси себя чувствуют. Ответы были короткими и сухими.
Как поживает Грейси?
Кейдж
Она держится.
А ты как?
Кейдж
Так же. А ты?
Я в порядке
Кейдж
Хорошо.
Каждый день все повторялось, и это медленно убивало меня. Сердце болело так сильно, а поговорить об этом было не с кем.
Я разрыдалась перед Лолой, когда она отвозила меня в аэропорт, и с тех пор она звонила каждый день. Я делала вид, что все в порядке, потому что знала — она будет волноваться, если узнает, как мне на самом деле тяжело.
Как сильно разлука с ними разрушает меня по кусочкам.
Как я тоскую по тому, чтобы снова увидеть, как Грейси катается на Салли. Я закрыла глаза и тут же увидела ее добрую улыбку. Почувствовала запах клубничного шампуня, который всегда витал вокруг нее. Услышала ее смех.
Услышала, как Кэйдж произносит мое имя своим низким, хрипловатым голосом.
Почувствовала, как он обнимает меня.
Эта боль не проходила.
Я плакала в душе, когда мыла голову и оглядывала просторное помещение. В этой душевой могло поместиться человек двенадцать, но я была в ней одна. Совершенно одна.
Я жила в чертовом стерильном музее, который больше совсем не ощущался моим.
Во мне что-то изменилось после того, как я увидела, как Грейси побежала к дороге. Каждую ночь, стоило мне закрыть глаза, я снова слышала визг шин по асфальту. Возможно, это было материнским инстинктом, но мысль о том, что могло с ней случиться, не отпускала меня.
То, что с ней сейчас все в порядке, было самым главным.
Все, что казалось таким важным еще несколько недель назад, вдруг потеряло всякий смысл. Мое имя на фасаде здания рядом с именами двух мужчин, которых я почти не уважала, теперь казалось жалким и глупым.