- Это наша работа,- глухой ответ раздался над моей головой. Чьи-то руки тронули лоб, щеки, приподняли веки, светя чем-то остро-ярким в глаза. Потом голоса начали удаляться, со мной остался только тот, мужской голос с нотками отчаяния, безграничного беспокойства и нежности:
- Любимая моя. Птичка! Все будет хорошо, ты, главное, выздоравливай. Я буду рядом, клянусь тебе.
Я кивала, соглашалась, даже гладила рукой его опущенные плечи, короткие волосы. Вот только мое тело по-прежнему оставалось неподвижным, оставляя меня в мире грёз.
- Ну как она?- тихо спросил женский голос
- Спит. Мам,- с мольбой,-Почему температура не спадает?
И вновь женщина отвечает:
- Подожди, не торопись. Сказали же, пол часа. Неси лучше таз с водой, да марлю, будем обтирать.
Они говорили еще что-то, но я уже не могла разобрать, меня плавно уносило на мягких волнах, покачивая и убаюкивая. Вновь ледяные иглы, но тело уже не выгибается дугой, зубы не стучат, срываясь в попытке выскочить изо рта, сердце не сбивается с ритма. Холодно, да, но терпимо. Я все еще могу дышать, правда, глотать невыносимо больно. В моем горле поселился ёж или дикобраз. А может кто-то вместо воды дал мне выпить раскаленной лавы? Не знаю, не уверена. Просто боль повсюду, она со мной, как верная подруга, ластиться, обвивает шею, сжимает в объятьях. Я бы хотела ее прогнать, но пока слишком слаба, чтобы скинуть это наваждение. Но постепенно что-то меняется. Дышать становится легче, боль уходит, тает, исчезает, тонкими щупальцами еле ощутимо касается моего тела. На смену ей приходит жар. Невыносимо жарко, словно меня положили на самую верхнюю полку в парной и укрыли ватным одеялом. Миг, секунда, один вдох и я срываюсь, погружаюсь в приятную прохладу.
- Испарина! Мам! Испарина!- восторженно-взволнованный голос раздался над самым моим лицом,- Температура падает. Наконец-то,- с облегчением,- Птичка, родная моя, единственная, ты меня слышишь? Олечка?
-Слышу,- одно слово, а сил ушло, будто я пересказывала «Войну и Мир»,- Больно.
- Больно? Горло болит?- Рома гладил мое лицо, целовал щеки, лоб, касался плеч,- Потерпи, девочка моя, сейчас я мать позову, она принесет лекарство.
Послышался глухой звук, поднимающихся по ступенькам ног. Ромина мама несла лекарство.
- Как дела?- спросила она
- Потеет, вся мокрая. Ты принесла?- спросил Роман.
-Да,- ответила она,- Приподними ей голову, чтобы не подавиться. Олечка,- она обращалась ко мне,- Сейчас я дам тебе таблетку, ты запей ее. Только не спеши, аккуратнее, хорошо? Вот, давай, открой ротик,- я почувствовала, как на язык положили горькую таблетку,- Умничка! А теперь водички. Осторожнее,- в горло потекла живительная влага, смягчая выжженную слизистую. Я сглотнула, проталкивая таблетку.- Вот так, хорошо. А теперь спать! А ты- обратилась она к сыну,- Посиди с ней. Если что, зови меня.
Она ушла, оставив нас одних. Я перевернулась на бок и, не открывая глаз, прошептала:
- Что за ерунда тут творится?
Ромка укрыл меня невесомым одеялом, лег рядом, прижимая к себе и обнимая.
- У тебя ангина, Птичка. Ты меня так напугала. Я проснулся ночью, а ты полыхаешь, пытался разбудить тебя, но ты даже не отреагировала. Мы с матерью вдвоем что только не делали. Ты не отвечала. Вызвали скорую и вот, ты очнулась. Господи,- его голос дрогнул,- Я так виноват, Птичка! Это же из-меня ты сейчас вот так лежишь
-Ром, прекрати,- просипела я в ответ,- Виноват не ты, а бактерия и мои мокрые ноги. Перестань заниматься самоедством. Лучше мне книжку почитай, а я посплю.
Меня снова обняли, потом кровать слегка дрогнула, прогнулась, пружиня, когда он встал. Ромка подошел к стеллажу, на котором рядами стояли книги, провел пальцем по корешкам, выхватил одну и вернулся ко мне.
- Придется тебе, Птичка, довериться моему вкусу. Слушай и засыпай.
Я удобнее устроилась на сухо подушке, которую, взамен насквозь промокшей, принесла Ромкина мама, подоткнула одеяло под ноги и начала медленно уплывать в Царство Морфея. Ромин голос убаюкивал, звучал все тише и дальше, пока, наконец, меня не накрыла такая долгожданная темнота. И уже почти забывшись, я услышала:
- Спи, родная! Я люблю тебя, Птичка…
Следующее моё пробуждение оказалось гораздо приятнее. Солнце уже практически село, хотя в комнате, где я спала даже днём царил приятный полумрак. Рома специально не раскрывал шторы, чтобы мои воспаленные жаром глаза не тревожил дневной свет. Сейчас в комнате горел ночник, шторы все так же были плотно задернуты. Я открыла глаза и огляделась. На прикроватной тумбочке лежали упаковки лекарств, стоял графин с водой и небольшой кувшин с клюквенным морсом. Рома сидел за компьютерным столом и что-то тихо набивал на клавиатуре, легко клацая по кнопкам. Он не заметил моего пробуждения, однако, кровать немного прогнулась, когда кто-то присел рядом. Прохладная мягкая ладонь ласково легла мне на лоб, и таким знакомым показалось мне это прикосновение, что на один короткий миг я вновь прикрыла глаза, стараясь как можно дольше продлить это чудесное ощущение. Я будто вновь оказалась в детстве, когда вот так же, как сейчас, мама гладила меня по голове, укладывая свою ладонь мне на лоб. Она специально споласкивала руки под холодной водой, как я просила, чтобы немного охладить мой горячий лоб.