Достигнув, что называется, пика славы, Сосуми продолжал питаться, как и прежде, и все набирал вес. Каждую субботу ночным рейсом из Гонолулу ему переправлялись знаменитые материнские мясные батоны в специальном термосе размером с небольшой сейф.
Поглядывая на бамбуковую корзину величиной с мусорный контейнер, Уэйд как раз прикидывал, хватит ли ему на неделю четырехсот фунтов мясных батонов, как вдруг откуда ни возьмись перед ним вырос крохотный человечек. Что, впрочем, не заставило Уэйда сойти с керамического трона, на котором он восседал, справляя нужду – процесс, при его аппетитах не шуточный.
– Ты священник? – спросил его Сосуми.
– Нет, – сказал человечек в красно-лиловом шелковом кимоно. На японца не похож, слишком уж пестро одет. Может, китаец?
– Если священник, имей в виду, я не буддист. Хотя на улице меня иногда принимают за буддиста, – хмыкнул Сосуми. И его огромное как у Будды пузо так и заколыхалось.
На бледно-желтом, словно пергаментном личике старика ничто не дрогнуло.
– Я не священник, – повторил он.
– Тогда кто?
– Я бросаю тебе вызов.
– Но я мастер своего дела, дружище! И мне просто смешно…
– Сразишься с моим сыном.
– А сколько он весит?
– Девять стоунов.
– Ты в фунтах говори, в фунтах! Иначе я не понимаю.
– Сто пятьдесят пять фунтов.
– Сроду не слыхивал о таких худеньких сумо.
– Он не сумо.
– Я так и думал. Кто же тогда, самоубийца, что ли?
– Нет.
– Не на того напали, приятель, вот что я вам скажу. Я борец. Профессионал. И стоит мне только сесть на этого стопятидесятипятифунтового дохляка, как у него все косточки переломятся. Внутренние органы превратятся в жижу, он и глазом моргнуть не успеет, как отправится на тот свет. Так что прости, сан, не знаю, как там тебя по имени.
– Мой сын не сумо. Он Синанджу.
– Первый раз слышу. Типа джиу-джитсу, что ли? Да, видывал я ребят, занимавшихся джиу-джитсу. Такие штуки откалывают, будь здоров!
– К примеру?
– Ну, видел раз, как один парень подошел к другому и хрясь его по ключице! Тот так и отлетел, словно его электрическим током долбануло.
– Это я могу.
– Ты чего, тоже джиу-джитсу?
Сухонький старичок отвесил вежливый поклон. Совсем маленький. Еле заметный, градусов на десять. Так, едва головой качнул. А Сосуми, будучи ёкодзуна, заслуживал хорошего сорокапятиградусного поклона. Это как минимум. Получается, его оскорбляют?..
– Я Синанджу. Мастер Синанджу.
– Секундочку. – Сосуми быстренько прожевал тянко-набе, отбросил пустую обертку, затем потянулся куда-то назад, за спину, и нажал на серебряную рукоятку. Из-под валика жиров, нависающих над сиденьем керамического унитаза, донесся шум спускаемой воды.
– Надо следить за своим весом, – заметил Сосуми. Встал и, громко щелкнув подтяжками, натянул хлопковые шаровары на свой объемистый живот. – В конце месяца предстоит турнир в Нагое.
– Смотрится просто омерзительно.
– Такова цена, которую приходится платить за свой титул. В одну дырку входит, из другой выходит. Иногда чувствую себя эдакой машиной по переработке жратвы в дерьмо.
– Вы рождены сражаться с борцами моего типа.
– Нет, я рожден сражаться с другими сумо.
– Сейчас получается так, а в прошлом все было иначе. Мы, Синанджу, всегда побеждали таких, как вы. Вот вам и пришлось начать противопоставлять свою силу другим таким же, потому что монстрам вроде вас заняться больше просто нечем.
– Эй, а мне, знаете ли, не нравится, когда меня обзывают монстром! Здесь, в Японии, меня просто обожествляют! Я всю свою жизнь отдал сумо. И нечего нести тут разную чушь!
– Чушь и ерунда – это больше по вашей части, – заметил старик, и в голосе его прозвучала укоризна.
– Больше-меньше, какая, к чертям, разница… – пробормотал Сосуми и снова спустил воду в унитазе. – Вот, раза по три-четыре спускать приходится, иначе никак. А вы знаете, что в Книге рекордов Гиннесса есть такие соревнования по категории, кто больше накакает?
– Ну, в таком случае, – с сарказмом заметил маленький человечек, – вы наверняка уже обеспечили себе бессмертие.
Сосуми похлопал себя по бокам трясущимися от жира руками, похожими на свиные окорока.
– Ладно, тащите сюда своего парня!
– Сегодня в полночь.
– Надеюсь, он застрахован?..
* * *
Римо метался на татами в роскошных апартаментах токийского отеля «Шератон».
Во сне ему привиделось, что он сидит напротив корейца неопределенного возраста, одетого в ничем не примечательное кимоно. Волосы длинные, забраны в узел на макушке – по моде времен династии Шиллы. А худой какой – словно одной соломой питается!
Глаза корейца светились добротой, а голос напомнил Римо журчание прозрачного ручейка среди камней.
– Пчела молочко добывает, – проговорил человечек.
– Ну и что? – удивился Римо.
– Теперь твой черед. Я сказал: пчела молочко добывает. Что скажешь?
Римо пожал плечами.
– Пчела вроде бы яйца откладывает. К чему ей молочко?
Теперь добрые глаза корейца смотрели встревоженно.
– Но пчелы не едят свои яйца.
– Это что, какая-то словесная игра?
– Нет. Это первая строчка стихотворения. А ты должен сочинить вторую.
– Вон оно что… О'кей. Ну, как тебе понравится, к примеру, следующее: «Черепаха в воду ныряет»? – спросил Римо.
– К чему это вводить черепаху в стихи о пчеле?
– Да просто потому, что «добывает» рифмуется с «ныряет», – объяснил Римо.
– Рифмами балуются только греки и дети. Мы не рифмуем свои стихи. Давай, попытайся еще раз.
– Хорошо. «Цветок ждет»…
– Это какой же такой цветок?
– Да просто строчка в стихотворении.
– Не годится. Ты должен определить, что за цветок. Само по себе слово «цветок» еще ничего не означает. Разве, когда тебе хочется съесть персик, ты просишь фрукт?
– Ну, ладно, ладно. Пусть тогда: «тюльпан ждет», – торопливо вставил Римо.
– Тюльпан не корейский цветок.
Римо вздохнул.
– Почему бы тебе не попробовать вместо меня?