Выбрать главу

Основные сады кончились; побежали стройные кудрявые трехлетки - солнца и простора стало больше, небо синее и выше. Иные из этих голенастых пробовали уже по весне брызнуть кремовыми звездочками, - как вон иная глупенькая норовит раньше времени огоньку схватить. Цвет осыпался, редкие пуплышки завязи бессильно сморщились и опали. Правильно - не торопись, жди своего срока, когда отец и мать благословят да загс распишет!..

Послышались голоса, смех, - прежде чем подойти, Тарас Константинович помедлил, вздохнул.

На дороге стояла обогнавшая его недавно машина с открытым бортом; вспыхивали на солнце острия лопат, прямо по полю, в простор, убегали рядки тоненьких коричневых саженцев. Забнев, в короткой куртке и кепке, похожий издали на поджавшую ногу цаплю, что-то возбужденно объяснял девчатам; стоя у только что выкопанной ямки, он азартно тыкал в нее костылем и, казалось, сам готов был влезть в нее, - подходя, Тарас Константинович невольно заулыбался.

- Движется?

- Движется, - машинально подтвердил Забнев и, удивившись, что не слыхал, как директор подъехал, оглянулся. - Вы чего это, пешком, что ли?

- А чем плохо? Самый лучший транспорт.

- Вот это мельба и есть, Тарас Константинович, - Забнев, не обратив внимания на шутку, оживленно кивнул на машину с саженцами. - Ох и сорт! Урожайный, морозоустойчивый - канадцы его недаром облюбовали.

Ладно, что сам на сортоучасток съездил - упустили бы!

- Ну, ну - посмотрим.

Забнев оперся на один костыль, широко повел освободившейся рукой, показывая на молодой сад и продолжающие его тоненькие, стрельнувшие по целине, саженцы.

- А что, Тарас Константинович! - Голос его звучал возбужденно: Придется нам через несколько лет консервный завод ставить. Такая ведь махина поднимется!

Вот это размахнулся мужик - одобрил про себя Тарас Константинович, подавив мгновенный укол стариковской зависти. Все правильно: молодость и видит дальше, и смелее замахивается - диалектика в действии...

- Долго еще пробудешь, Александр Федорович?

- Здесь? Да нет, час какой-нибудь.

- Ну, приходи, дело есть. Я тоже потихоньку пойду.

- Скоро "козел" подойдет, поезжайте. - Забнев снова удивился. - Да где ваш Петр?

- Петр-то?.. Отпустил я его сегодня.

Не станешь же объяснять, да еще при людях, новому директору, что его персональный, с нынешнего дня, шофер напился в лабуды!

Когда Петр вернулся из города и молча протянул незапечатанный пакет, Тарас Константинович ничего не заметил. Перестав на какое-то время воспринимать окружающее, он раз за разом перечитывал четкие строчки приказа, которого сам же добивался и который вот сейчас, как по живому, разделил его жизнь надвое: прошлую, лучшую и большую, и оставшуюся, меньшую, представившуюся вдруг тоненькой пенсионной книжкой. На секунду машинописные строчки закачались, расплылись в тумане...

- Сказали, в субботу приедут. Проводы делать, - дошел до его слуха странный, засыпающий или всхлипывающий, голос шофера.

Тарас Константинович вскинул удивленный взгляд:

навалившись грудью на стол, Петр, икая, смотрел на него мокрыми влюбленными глазами.

- Ты когда успел? - возмутился Тарас Константинович. - А машина?

- Машина - будь спок! Я ее сначала поставил, а потом - банку, и с копыт! Жинка говорит: закуси. А я не могу. Вот тут горит. - Петр, выпрямившись, постучал себя в грудь. - Жалко мне тебя, Константиныч. Во как жалко!

- Жалко, а сам позоришь меня!

- Я - позорю? - сладко и преданно всхлипнул Петр. - Я с тобой на пенсию хочу. Во-от!

Сумятица в душе Тараса Константиновича мгновенно улеглась, он растроганно расхохотался.

- Ты, Петро, одного сейчас хочешь: пойти тихонько домой и лечь. Сможешь?

- Для тебя? - Петр крепко вытер ладонью глаза, решительно взмахнул рукой. - Я для тебя - все, Тарас Копстантиныч! Видишь?

- Вижу, вижу. Дойдешь сам?

- Как ляленька! - Петр, покачнувшись, встал, ухватился за стол.

- Нет, ты мне, Константиныч, скажи: я тебя когда подвел, а?

- Да нет, нет, - успокаивал Тарас Константинович. - Пойдем-ка провожу.

- Это ни-ни! Смотри сюда.

Призвав на помощь все свое самообладание, шофер довольно твердо одолел расстояние от стола до двери. Тарас Константинович подошел к окну и успокоился окончательно: улица была безлюдной, Петр покачивался, но направление держал верное - к дому...

"Спит, поди, сейчас без задних ног!" - тепло и ворчливо усмехнулся Тарас Константинович, возвращаясь другой, окольной дорогой и непонятно к чему - может, к самому себе, прислушиваясь.

Вот и еще один год прошел. Вдуматься, так и человеческая жизнь - тоже один большой год: весна, лето, осень, зима. И у тебя, старина, - осень, твой октябрь.

До зимы рукой подать, но зато и удивительный же это месяц, когда устанавливаются такие дни!

Тарас Константинович поднялся на пригорок, зорко и ненасытно огляделся.

Октябрь вобрал в себя все цвета весны и лета, щедро добавив к ним свои, неповторимые и только ему присущие. Совсем по-весеннему выглядели осинки, зеленые с ног до головы; нежно золотилась поредевшая листва березок, белые с черными родинками стволы которых казались еще чище и пронзительней; плыла в неподвижной синеве серебряная нить поздней паутины; сизым вороньим крылом отливала вдали зябь, резко обрезанная изумрудом озимей; холодно и чисто светилась внизу Сура, то гладкая, как стекло, то вдруг тронутая мелкой недолгой рябью... На душе у Тараса Константиновича было покойно и тихо, как в поле, откуда только что ушла последняя машина с зерном и звучит, удаляясь по дороге, песня - прекрасная и щемящая, как сама жизнь.

За спиной раздался требовательный гудок. Ядовито окрашенный "газик" затормозил, высунувшийся из него Забнев весело крикнул:

- Тарас Константинович, садитесь!

1969