— Василий Матвеевич, а я вез вам письмо от Павла Сидоровича и потерял, — неожиданно для себя признался Артемка. — Павел Сидорович просил в письме пристроить меня на работу…
— Почему же ты не пришел?..
— Неловко было без письма. Сейчас я знаю, что зря не пошел. Сколь времени болтался туда-сюда… Глупый был, не понимал, что к чему.
— А сейчас понимаешь?
— Вроде начинаю разбираться. Сначала-то я думал, что вы, что товарищ Рокшин — одинаковые…
— Какую же нашел разницу?
— Рокшин, он для всех старается, всех приголубить хочет, без разбору. Всякие нахалюги этим пользуются…
— Откуда ты знаешь Рокшина?
Артем рассказал о своих встречах с Евгением Ивановичем. Серов бросил папироску. Прочертив красную дугу, она упала на землю, брызнула искрами.
— Да, ты, пожалуй, прав. Отчасти прав… Я рад, что это понял и без письма нашел сюда дорогу, — Серов встал, протянул руку: — До свидания, товарищ. Передавай отцу мое почтение. Пусть скорее выздоравливает. А сам долго не задерживайся без надобности.
…Ехали весело. Ранжуров рассказывал смешные сказки про хитрого, ловкого Будамшу, умеющего дурачить мудрейших, ученейших лам, спесивых нойонов, учил Артема петь бурятские песни о гнедой лошади с белой губой…
Артем смеялся, но сердце у него грызла тревога об отце. Даже скорая встреча с Ниной не радовала.
К Шоролгаю подъезжали вечером. Смеркалось. Небо было бледное, как линялый ситец. Голосистый хор лягушек дружно, слаженно вел свою песню. Рядом с дорогой до поворота в улус бежала обмелевшая Сахаринка. Будто жалуясь, она грустно-ласково журчала. К воде склонялись зеленые кусты тальника, местами ветви касались быстрого потока, на них белыми хлопьями висели клочья пены. Цвела черемуха. Воздух был пропитан ее густым ароматом. С крутого косогора к реке сбегали кипенно-белые низкорослые кусты таволожника.
— К нам ночевать заедете? — спросил Артем.
— Поеду к Павлу Сидоровичу. Времени у меня мало, а говорить с ним — ночи не хватит, столько накопилось.
У ворот своего дома Артем слез с телеги. Ставни окон были закрыты, ворота заложены. Он перелез через забор. Сдерживая тревогу и нетерпение, осторожно постучал в дверь.
Открывать вышла мать. Тихо охнув, она обняла сына, поцеловала.
— Как отец?
— Спит. Я только что прилегла. Блины завела. Как знала, что приедешь. Ну, проходи, проходи. Я сейчас огонь вздую.
Впотьмах она нащепала тонких лучин, разгребла в очаге горячие угли. Пламя затрепетало, лизнуло тонкие лучины, осветило избу.
На кровати в цветастой исподней рубахе похрапывал Захар.
— Ну как он, оздоровил? — шепотом спросил Артем.
— Ты что, бог с тобой? Он и не хворал. На руку перед ненастьем жалуется. А так, что напрасно скажешь, ничего. Тьфу, тьфу, не сглазить бы.
В это время Захар приподнял голову, увидел сына.
— A-а, приехал все-таки. Ну добро, добро. — Он поднялся, сел на кровати, свесив сухие босые ноги.
— Ты не хворал, батя?
— Бог миловал. Схитрил я малость. Из города выманивал тебя таким манером, — виновато улыбнулся Захар.
— Ну, не дурак ли?! — воскликнула Варвара. — Сына переполошил. Да чего доброго, беду накличешь своей брехней. А мне что баял: выхлопотал Артемше ослобождение.
Захар протяжно зевнул, поскреб пальцем в окладистой бороде.
— Помолчала бы, умница. Завсегда больше всех знаешь.
Сумрачным стало лицо Артема. Убивался, печалился, добрых людей жалобой своей вводил в заблуждение…
— Зачем понадобилось наводить тень на плетень?
Под Захаром беспокойно скрипнула кровать.
— Винюсь, паря. Оно в самом деле… того, не браво получилось-то. Но что поделаешь-то? Прикидывал всяко — нельзя тебе в городе оставаться. Выгоды от твоей службы никакой, а живем мы, сам знаешь, не богато…
— У вас есть нечего? — Артем в упор посмотрел на отца.
— Ну, до этого не дошло… Да ведь и вперед надо заглядывать, сынок.
— А ты что видишь впереди, батя? — угрюмо спросил Артем. — Крепкое хозяйство? Другие тоже этого хотят. Но они хотят, чтобы всем жилось хорошо, чтобы у всех был хлеб. А ты только для себя стараешься…
— Ты что, учить меня приехал? — Захар сердито двинул бровями. — За меня никто стараться не будет. Я вижу больше твоего. Вот-вот начнется такая катавасия, что всем чертям тошно станет.
— Она уже началась, батя. Неповинных людей убивают… А ты куда меня тянешь? В кусты. Запрятаться, отсидеться…
— Замолчи! — Захар соскочил с кровати, поддернул штаны. — Властей будет, может, еще дюжина. Им потеха, а кровь-то наша проливается. Вот тебе мой сказ: никуда больше не поедешь!