Иногда я восхищаюсь запутанностью и сложностью этих двух отрывков. Однако, если кто-то из читателей видел в них своего рода словесный трюк, придуманный, чтобы вытащить рассказчика из загнанного им самим угла, признаюсь ему, что и сам порой близок к тому, чтобы воспринимать их так же.
В моих самых ранних планах «Ячменная грядка» должна была содержать не более двадцати тысяч слов. (В готовом произведении их было чуть больше ста тысяч.) Центральным образом, который, как я надеялся, породит сеть других образов, был образ золотистых пылинок, кружащихся в тёмной комнате, где поцарапанная граммофонная пластинка издавала звуки песни «O, Dem Golden Slippers». Сюжет, как я его себе представлял, должен был завуалированно и тонко намекнуть, почему я почти двадцать лет назад бросил писать слишком длинное художественное произведение с тем же названием, что и хрипло звучащая песня, и к чему я обратился вместо этого.
Я никогда не испытывал ни малейшего интереса к мифологии ни своей собственной, ни какой-либо другой культуры. Первые двадцать лет я честно пытался принять мифологию христианства, но нашёл её не более ценной, чем эпизоды из античной и скандинавской мифологии, которые наводили на меня скуку в детстве.
Чтобы художник или музыкант, не говоря уже о писателе, черпал вдохновение в Орфее, Леде или подобных им, – выше моего понимания. И всё же на протяжении всей своей жизни я черпал силу и смысл из мифологии, которая уникальна для меня, хотя долгие годы я бы не назвал её так. Я намерен подробнее написать о моей личной мифологии, как я её называю, в следующем эссе. Здесь следует отметить, что мой обычный образ мышления требует от меня рассматривать мою мифологию как разворачивающуюся в определённой местности, и я вижу эту местность лежащей по ту сторону той местности, где вечно разворачиваются события, описанные в моей прозе. Также следует отметить, что я воспринимаю местность, где разворачиваются вымышленные события « Ячменной грядки» , как своего рода пограничный район.
Возможно, я не осознавал этого в полной мере долгие годы, но я всегда читал художественную литературу, чтобы обеспечить подходящие декорации и персонажей для развития моей мифологии. Я полностью осознал, что делаю, и почувствовал себя вправе это делать, когда, возможно, лет сорок назад, прочитал, что персонаж, известный как Кэтрин Эрншоу, напоминал персонажа из Гондала или был его версией. Последние предложения «Внутренней части Гаалдина» намекают на это, и то же самое повлияло на меня, когда я писал многие отрывки для « Ячменной грядки» . Женский персонаж с
Женщина с желтыми волосами и вздернутым носом, упомянутая в самом конце книги, является заметным персонажем в моей мифологии.
То же самое можно сказать и о мужском персонаже, который мог бы быть вымышленным персонажем, наслаждающимся видением того, как он поднимается на борт океанского лайнера или как его приветствует в верхней комнате молодая особа женского пола, если бы только рассказчик определенного художественного произведения был способен представить себе персонажа, делающего такие вещи.