Спустя год после публикации моей одиннадцатой книги редактор журнала «Meanjin» поручил мне написать эссе, посвящённое тому или иному аспекту писательского мастерства. Готовое эссе, опубликованное в осеннем номере 2016 года, дало мне возможность изложить то, что я считаю самым важным из множества открытий, сделанных мной за всю жизнь, посвящённую писательству и обучению других своему ремеслу. Я назвал своё эссе «В похвалу длинному предложению», и в тексте я привожу аргумент о том, что простое предложение — естественное хранилище смысла: что связь между подлежащим и сказуемым, лежащая в основе простого предложения, и есть суть смысла. В своем эссе я не утверждаю, что длинное предложение по своей сути лучше короткого, но я пытаюсь продемонстрировать замечательную пригодность длинного предложения для такого человека, как я, который получает удовольствие от открытия связей между вещами, которые ранее казались не связанными, и от использования сложных предложений для организации размышлений о связях между связями, если можно так выразиться: множественные предложения притягивают или отталкивают друг друга удивительным образом.
Предложение, конечно же, — это предложение внутри предложения: единица смысла внутри совокупности таких единиц. Моё предложение длиной в абзац, как и все подобные предложения, состоящие из более чем одного предложения, в традиционной грамматике называется сложносочинённым предложением , и в своём эссе по мэнцзину я различаю
Два вида сложноподчинённых предложений: с левым и правым ответвлением. В первом случае большинство или все придаточные предложения предшествуют главному предложению или расположены слева от него в пространственном отношении. Во втором случае главное предложение находится в начале предложения или близко к нему, а придаточные предложения следуют за ним.
Сомневаюсь, что какой-либо другой писатель моего времени использовал столько сложноподчинённых предложений, сколько я, и даже если какой-то из них почти сравнялся со мной по количеству, я уверен, что мои сложноподчинённые предложения с левой ветвью значительно превосходят его или её. Это не хвастовство. Каждый тип предложений полезен для той или иной писательской задачи, но я пришёл к тому, что предпочитаю и использую чаще других тип предложений, который сейчас мало используется. В своём эссе в «Минцзине» я предполагаю, что моё предпочтение можно просто объяснить следующим образом. В первые десять лет моей жизни я был ближе к девятнадцатому веку, чем к двадцатому, и большую часть моего чтения составляли книги, написанные за десятилетия до моего рождения. Писатели той эпохи, как правило, использовали гораздо больше сложноподчинённых предложений, чем современные, и если многие из этих предложений были с левой ветвью, это вполне могло быть связано с распространённостью в школьных программах латинского языка, в котором главный глагол является последним словом в большинстве предложений. Даже сегодня я иногда читаю вслух произведения Томаса Харди и Джорджа Борроу за их звучностью и размеренным ритмом предложений. (И именно тогда я без особых усилий составил свой любимый тип предложения: простое предложение, в котором подлежащее и дополнение глагола разделены несколькими ритмическими фразами.)
Я где-то прочитал утверждение, что все многочисленные опубликованные произведения Джека Керуака следует рассматривать просто как части одной книги. Иногда я задавался вопросом, можно ли то же самое сказать и о моих собственных книгах. В таких случаях мне хотелось упомянуть в разговоре или письме какую-то тему, которую я вспоминал в своих произведениях.
Тема, а иногда и фраза или предложение из текста, чётко осознаются в моей памяти, но я не могу вспомнить книгу, в которой они были опубликованы. Ситуация усложняется тем, что я иногда использовал один и тот же материал, так сказать, в двух или более произведениях, но в каждом из них обрабатывал его по-разному, если использовать любимое выражение Генри Джеймса. Пример, о котором я хочу здесь рассказать, – это лес Хейтсбери, от которого сохранились лишь отдельные участки.