Я открыто признаюсь, что перечитываю некоторые отрывки из своих книг просто для того, чтобы впечатлиться ими и найти в них больше смысла, чем я находил раньше, и гораздо больше, чем осознавал, когда писал эти отрывки. Последние девять строк на странице 54 первого издания « Пограничных районов» составляют один из таких отрывков. Иногда, подобно предполагаемому автору моей книги, во время чтения художественной литературы я чувствую, что знаю, каково это – познать сущность человека. (Это всего лишь парафраз и упрощение моего текста.) А иногда, подобно тому же автору, я
чувствовать, как будто та часть меня, которая чувствует это, и есть моя собственная сущность. (Это ещё один парафраз и упрощение.)
После того, как я написал эти строки на странице 54, я нашёл и скопировал утверждение Джорджа Гиссинга о превосходстве художественной литературы над биографией, как это, как сообщается, сделал предполагаемый автор. Я отчётливо помню, что произошло дальше. Я всегда предполагал, что в «Пограничных районах» будет один или несколько отрывков о человеческом глазе, и даже отрывок, рассказывающий о прижатии цветного стеклянного шарика к человеческому глазу, но я не задумывался над тем, где в тексте эти отрывки должны быть. Я не брал в руки биографию Джорджа Гиссинга по меньшей мере десять лет и забыл, что одним из предметов на суперобложке была чёрно-белая репродукция фотографии автора, поза которой её глаз был странно подсвечен. Глядя, впервые за много лет, на этот образ-глаз, я, несомненно, уже упорядочивал в уме впечатления, которые вскоре изложу в отрывке объёмом более двух тысяч слов, связанном с отрывком о сущностях и не менее впечатляющем, чем этот отрывок.
Итак, по чистой случайности, в нужный час и из неожиданной стороны, мне попались те самые ингредиенты, необходимые для впечатляющего художественного произведения. Был ли я, после пятидесяти лет писательской деятельности, достаточно искусен, чтобы связать воедино впечатляющий отрывок то, что могло бы быть бесполезно для другого писателя? Или же то, что мы называем реальностью, представляет собой обширный вымышленный текст, который мы можем интерпретировать лишь иногда, да и то лишь отчасти?
ЗЕЛЕНЫЕ ТЕНИ И ДРУГИЕ СТИХИ
Большинство значимых событий моей жизни произошли в пределах разностороннего треугольника, вершинами которого являются города Бендиго, Мельбурн и Уоррнамбул. (Другой тип людей мог бы посчитать мой переезд на дальний запад Виктории после шестидесяти лет жизни в Мельбурне своего рода отклонением от нормы, но моя любовь к пространственным образам и мой пожизненный интерес к таким понятиям, как случайность, потенциальность и предопределенность, привели меня однажды к открытию, что биссектриса угла, образованного линией от Уоррнамбула до Мельбурна и линией от Бендиго до Мельбурна, точно проходила через точку на карте, куда я переехал в свой семьдесят первый год и где в свое время будет лежать мой прах.) Образы в моем воображении, когда я писал «Равнины», мало были связаны с моими воспоминаниями, но я долгое время считал, что впервые заинтересовался преимущественно ровными, травянистыми ландшафтами один или два раза в середине 1940-х годов, когда я ехал с родителями и братьями на автобусе из Бендиго в Уоррнамбул и когда ближе к вечеру между Скиптоном и Мортлейком я увидел богато украшенные ворота, а за ними, Окаймленная с обеих сторон широко расставленными эвкалиптами, подъездная дорога то исчезала за далёким невысоким холмом, то вела, возможно, к тёмно-зелёному пятну, которое было рощей европейских деревьев, за которыми виднелся верхний этаж особняка из голубого камня. Это был не единственный предмет, послуживший для создания нескольких образов, которые, можно сказать, навсегда завладели мной. Мой отец, сын фермера-молочника с юго-западного побережья, часто приносил домой экземпляр «Лидера» или его конкурента, « Уикли Таймс» , которые оба обслуживали сельскую Викторию, и со временем из этих журналов я составил составной образ моего родного штата, так же, как с тех пор делал это и для многих других частей света.