Вверх по ручью плеснулась рыба. Потом опять воцарилась тишина. Инстинкт подсказывал ей, что она одна, но она все-таки еще несколько секунд выжидала, стараясь унять громко стучавшее сердце. Затем быстрым движением потянула нижнюю юбку и тяжелое черное платье, сняла их через голову, и солнцу предстало ее белое обнаженное тело.
Она двигалась быстро, низко пригибаясь, пока ее не скрыла холодная чистая вода.
В середине пруда, на глубине, у нее дух захватило от восторга. Позволив течению увлечь себя, она каждой частичкой тела ощущала свежесть и чистоту.
Глаза ее были закрыты, солнце пригревало веки и сквозь них казалось розовым — на несколько мгновений она вообразила себя в раю. Потом она ступила на гальку, согнув колени, так что над водой оставалась только голова и открыла глаза, вглядываясь, нет ли какой опасности! Такое блаженство, как купание в ручье, она могла доставлять себе лишь тайком, ибо знала, что это грешно.
Она обнаружила, что может держаться на воде, неуклюже взмахивая руками. Постепенно быстрое течение относило ее в безопасную заводь устья. Это был ее грех, ее наслаждение, ее позор. Перо ангела опять заскрипело по страницам великой небесной книги.
Три года назад это была отчаянная выходка, вызов, брошенный ребенком Господу. Прежнее ощущение не исчезло и теперь, только добавилось кое-что еще. Она не могла вообразить себе ничего другого, что могло бы привести отца в большую ярость, чем ее нагота. Раздеваясь, она словно бы выражала свой протест против Мэттью Слайза, хотя и осознавала бессмысленность своего сопротивления, потому что он все равно одержит победу. Ей было двадцать, до двадцать первого дня рождения оставалось каких-то три месяца, и она знала, что отец наконец-то задумался о ее будущем. Она видела, что он внимательно наблюдает за ней со смешанным чувством злобы и отвращения. Не будет больше этих дней, когда она словно лоснящаяся выдра, соскальзывала в пруд. Она слишком долго оставалась незамужней, года на три-четыре дольше, чем надо бы, и вот теперь Мэттью Слайз всерьез задумался о ее будущем. Она пыталась любить своего отца, но тот вел себя так, что это было нелегко.
Она стояла на мелководье в пруду, вода струилась вокруг нее, отчего волосы холодили спину. Она смахнула капли с груди, с тонкой талии и кожей ощутила солнечное тепло. Она подняла руки и потянулась всем телом, ощущая радость свободы, тепло и ласково струящуюся воду.
Прыгнула рыба. Потом еще и еще раз. И она догадалась, что это не рыба. Уж слишком ритмично повторялись всплески. Ее охватило смятение. Она поспешно вскарабкалась на берег, второпях натянула нижние юбки и платье. Грубая жесткая материя скрыла ее бедра и ноги. Сердце отчаянно колотилось.
Снова раздался всплеск, на сей раз совсем рядом, но вид у нее был уже вполне пристойный. Она вытащила мокрые волосы из-под воротника, присела и взяла чулки.
— Дриада, гамадриада или нимфа?
Со стороны ручья донесся голос, полный сдерживаемого смеха.
Она ничего не ответила. Только дрожала от страха, да и мокрые волосы мешали смотреть.
— Вы, наверное, нимфа, дух ручья?
Она откинула волосы и увидела смеющегося молодого человека с непокорными темно-рыжими кудрями. Он стоял посреди ручья, как-то странно подавшись вперед, так что руки до локтя оказались под водой. Белая рубашка была расстегнута и заправлена в насквозь промокшие черные бриджи. Черное и белое — цвета строгого пуританского одеяния, но ей не верилось, что молодой человек — пуританин. Может быть, виной тому слишком изящная холщовая рубашка или элегантный черный атлас, проглядывавший в разрезе бриджей, а может быть, и само лицо. Она решила, что именно лицо. Жизнерадостное, смеющееся, открытое. Она бы должна была переполошиться, но почувствовала, что ее настроение само собой улучшается. С напускной строгостью она спросила вторгшегося в их владения незнакомца:
— Что вы здесь делаете?
— Ворую у Слайза рыбу. А вы?
Он до того весело признался в воровстве, что девушка невольно улыбнулась. Ей нравилось его лицо, на котором играли причудливые блики солнца, отраженные от волнистой поверхности воды. Она заметила также, что у него нет ни сети, ни удочки.
— Едва ли вы рыболов!
— Так что же, я, по-вашему, обманщик? — откликнулся он. — Мы, Лэзендеры, не лжем. По крайней мере, не слишком.
Так он Лэзендер! Это вполне отвечало духу того укромного уголка, где она бросала вызов отцу. Сэр Джордж Лэзендер был членом парламента от северных областей графства, крупным землевладельцем, рыцарем и человеком, о котором ее отец был не слишком высокого мнения. Сэр Джордж Лэзендер поддерживал парламент в войне с королем, но Мэттью Слайз считал, что делал он это весьма неохотно и вел себя в великой битве чересчур осмотрительно. Ходили даже слухи, что сэр Джордж сохранил епископов в протестантской церкви и во время службы разрешал прибегать к «Книге общей молитвы», а то и другое было в глазах Мэттью Слайза происками папистского дьявола.
Рыжеволосый молодой человек, стоя в ручье, неуклюже поклонился:
— Тоби Лэзендер, очаровательная нимфа. Наследник замка Лэзен и похититель рыбы.
— Что-то не верится, что вы таскаете рыбу.
Она сидела, обхватив руками колени.
— И все-таки ворую!
В подтверждение Тоби перекинул со спины сумку и продемонстрировал с полдюжины форелей. Однако никакого рыболовного снаряжения у него не было. Она недоверчиво спросила:
— Ну и как же?
Растянувшись на траве в нескольких футах от нее, Лэзендер объяснил, как ловить рыбу голыми руками. Это, говорил он, дело долгое. Прежде всего, следует по локоть погрузить руки в ручей и выждать, чтобы они охладились до температуры воды. Потом надо очень медленно, не вынимая рук из воды, двигаться вверх по ручью. Ведь форель очень ленива, лежит себе в зарослях камышей и лишь чуть пошевеливается, чтобы ее не снесло течением. Задача в том, чтобы, бесшумно двигаясь, забраться в заросли и, растопырив пальцы, угадать присутствие рыбы. Он ухмыльнулся.
— Сначала вы не почувствуете рыбину. Просто какое-то давление.
— Давление?
Он кивнул:
— Ну да. Оно просто есть. Вода, что ли, более плотная.
— А дальше?
— Делаете как бы поглаживающие движения.
Он показал ей, как шевелить пальцами туда-сюда, подбираясь к тому месту, где ощущается странное давление. До тех пор, пока не коснешься рыбьего брюха. А так как пальцы остыли до температуры воды, и шевелил он ими плавно, медленно, рыба не подозревала подвоха. Он рассказал, как нужно поглаживать. Очень нежно, движениями к хвосту. Пока под рукой не прояснится весь контур. И тогда резкий бросок. Главное — выхватить рыбу из камышей прежде, чем она успеет ускользнуть, и швырнуть ее на берег.
— А дальше ее нужно оглушить.
Она улыбнулась:
— Это все, правда?
Он кивнул:
— Клянусь честью. Вы здесь плавали?
— Нет, — солгала она.
Ноги у него были босые, бриджи закатаны.
— Я отвернусь, — сказал он, — пока вы кончите одеваться.
Ее пронзил страх.
— Вы не должны были здесь появляться.
— Не говорите никому, и я здесь больше не появлюсь.
Она огляделась: на нее действительно никто не смотрел.
Она надела чулки, туфли, фартук, зашнуровала платье.
С Тоби было весело. Она его нисколько не боялась. И с ним так легко разговаривать. Поскольку отец уехал, можно было не торопиться, и они проболтали до вечера. Лежа на животе, он рассказывал, как беспокоит его война и что ему хотелось бы сражаться на стороне короля, а не на стороне своего отца. У нее пробежали мурашки, когда он толковал о своей симпатии к роялистам. Тоби слегка подтрунивал над ней, но одновременно и словно печалился: «Уж вы-то, конечно, не поддерживаете короля?»
Она взглянула на него. Сердце громко стучало. Она растерянно улыбнулась в ответ: «Кто знает».