Тучная негритянка сидела спиной к окошку и читала газету. Жанна кашлянула, чтобы привлечь ее внимание, но та не пошевелилась и не выказала ни малейшего интереса.
— Я насчет квартиры, — подала голос Жанна. — По объявлению.
Консьержка обернулась, и Жанна увидела, что у нее бельма на обоих глазах.
— По объявлению? — переспросила та, злобно уставившись в угол своей комнатенки. — Мне об ем никто ничего не говорил.
И, отвернувшись, принялась напевать под нос что-то монотонное, похожее на плач по покойнику.
— Я бы хотела поглядеть, — заявила Жанна.
— Снять хотите?
— Там видно будет.
Консьержка, судя по всему, с превеликим трудом поднялась и принялась причитать:
— Снимают. Пускают жильцов. Что хотят, то и воротят. А я, как дура, узнаю самой последней. Сигаретки не найдется?
Жанна вздернула сумочку, извлекла пачку «Житан» и протянула в оконце. Консьержка выудила сигарету, и Жанна поспешно убрала руку — не хотела, чтобы та до нее дотронулась. Консьержка не торопясь прикурила, наклонив огромную голову, чтобы попасть концом сигареты в огонек зажигалки, и глубоко затянулась. Пачку она и не подумала возвращать — сунула в карман латаной шерстяной кофты.
— Когда-то тут по-другому было, — заявила она. — Поднимись, если хочешь. Но я с тобой не пойду, я боюсь крыс.
Голос у нее был древний-предревний. Словно Жанна пыталась пробиться в некий враждебный потусторонний мир, населенный тенями, а страж у входа отчаянно ее не пускал. Эта старуха, подобно Харону у врат Гадеса, требовала с нее плату за перевоз. Не дай бог, еще пропаду в глубинах этого дома, подумала Жанна.
Консьержка порылась в груде больших ключей на полке над креслом.
— Нету ключа, — проворчала она. — Чудные дела тут у нас творятся.
Дверь квартиры рядом с клеткой лифта со скрипом приоткрылась. Жанна увидела, как в щель просунулась высохшая рука с пустой бутылкой, неловко поставила бутылку на кафельный пол, исчезла и дверь с шорохом закрылась.
— По шесть бутылок в день высасывают, — рассеянно заметила консьержка, словно говорила не о людях, а о животных.
Жанна повернулась, собираясь уйти. Обшарпанный вестибюль действовал ей на нервы, но еще больше ее пугало чувство потерянности — будто она попала в такое место, где время остановилось и не было обычных людей, занятых обычными житейскими заботами, а остались только увечные и полумертвые.
— Погоди, — окликнула консьержка, — не уходи. Где-то должен быть запасной.
Она порылась в ящике и выудила старый медный ключ.
— Вот, — сказала она и сунула ключ в руку Жанне, которая передернулась от прикосновения мягкой рыхлой плоти. Но она не успела отдернуть руку — консьержка вцепилась в нее пальцами и ощерилась в идиотской улыбке, обнажившей темные гнилые зубы.
— Ты молоденькая, — хихикнула она, погладив запястье девушки.
Жанна вырвалась и пошла к лифту. Консьержка все еще хихикала, когда Жанна с грохотом захлопнула дверцу; древний подъемник со вздохом пополз вверх. Дом показался ей мавзолеем, построенным с роскошью и размахом, чьи обитатели, не в силах соответствовать величию здания, позволили ему обветшать. Ничто не нарушало тишину, только шум старого лифта да грохот дверцы, когда Жанна вышла на пятом этаже.
Дверь квартиры, тяжелая и широкая, была из полированного дерева, казавшегося почти черным в тени шахты лифта. Шарообразная медная ручка с пазами сияла потертостью — на своем веку она повидала множество рук. Жанна отперла дверь и позволила ей самой открыться в прихожую. От размеров квартиры и ее красоты у Жанны захватило дух. Пол в прихожей был выложен черно-белой плиткой; панели были того же темного дорогого дерева, что и дверь. Жанна почтительно, чуть ли не с опаской вошла в коридор. В гостиной ее взгляд остановился на изысканном узоре паркета и мягко-желтых стенах, как бы обтянутых старым пергаментом. Из давно не мытых высоких гнутых стекол в окнах эркеров лился рассеянный солнечный свет, наполняя комнату янтарным сиянием. Комната была идеально круглой формы. Лепнина с узором в виде овалов и стрелок пропадала у верхнего края окон, где на узкой полосе шириной не более метра уже много лет как отвалилась штукатурка.
Пятна потеков уродовали мягкое золото стен, а там, где некогда висели картины в тяжелых прямоугольных и овальных рамах, остались темные пятна, словно запечатленные тени съехавших жильцов. Здесь царила атмосфера изысканного упадка и роскоши с привкусом декаданса. В самой причудливости квартиры было нечто чувственное, и это привлекало Жанну, но ее отталкивали дух разложения и едва ощутимый запах плесени, который связывался в ее представлении со смертью.
Она вошла в круглую гостиную и раскланялась, широким жестом сняв шляпу. Тряхнув головой, она разметала густые золотисто-каштановые волосы, которые были собраны под шляпой, вышла на середину комнаты и сделала пируэт — медленно-медленно, воздев в восхищении руки и пожирая комнату взглядом. Ее ослепил свет, лившийся из наполовину прикрытых решетчатыми ставнями окон; тени, казалось, подобрались поближе.
И тут она заметила его. Он сидел, привалившись к батарее, уткнувшись лицом в колени. Она вскрикнула и, непроизвольно вскинув руку ко рту, прикусила пальцы. Он не пошевелился.
— Кто вы? — выдохнула она, медленно отступая к двери и стараясь взять себя в руки. — Вы меня напугали, — продолжала она, пытаясь унять дрожь в голосе. В этот миг она узнала его: мужчина на мосту. — Как вы сюда попали?
— Через дверь.
Голос у него был низкий и звучный. Он говорил по-французски с иностранным акцентом, отрывисто и с очевидным презрением к этому языку.
Жанна остановилась в дверях. Пол не двинулся с места; ей оставалось только повернуться и уйти, но она почему-то медлила.
— Дура я, дура, — сказала она. — Оставила дверь открытой. Но я не слышала, как вы вошли.
— Я вошел раньше. — В его голосе проскользнула зловещая нотка.
Жанна повернулась и снова поглядела на его профиль. В ней пробудилось любопытство.
— Как это? — спросила она, но неуместный ее вопрос остался без ответа.
Пол поднялся во весь рост и расправил крупные плечи, которые хорошо вписывались в эту огромную комнату. Он скользнул по паркету с тяжеловесной грацией. В глазах его светился ум, взгляд был очень сосредоточенным; он насмешливо посмотрел на Жанну и, подняв руку, продемонстрировал второй ключ, зажатый в толстых пальцах.
— А, ключ, — произнесла она. — Значит, вы и взяли его…
— Она сама мне его дала, — поправил он, продолжая насмешливо разглядывать Жанну. Ее очевидное беспокойство казалось ему чем-то ничтожным, чуть ли не смехотворным. Ему было без разницы, поверила она или нет, останется или уйдет, однако его забавляло ее замешательство.
— Мне пришлось подкупить консьержку, — заметила Жанна и сама удивилась, что так охотно вступила с ним в разговор. Почему она сразу же не ушла от этого странного мужчины, который недавно плакал на мосту, а потом затаился среди теней пустующей квартиры? Может, он чокнутый, подумалось ей.
— У вас американский акцент, — сообщила она ему, словно сам он об этом не догадывался, и поняла, что сморозила глупость.
Пол ничего не сказал, повернулся и принялся царственно расхаживать по комнате, по-хозяйски разглядывая вощеный паркет, с которого давно сошел блеск, и облупившиеся стены. Он выглядел столь же самодовольным, сколь сильным.
— Меня притягивают старинные дома, — сказала Жанна.
— Снять в таком доме квартиру не так уж накладно, — снисходительно заметил он и провел пальцем по каминной полке. Остановился и уставился на слой пыли, вспоминая, как потряс его вид мертвой жены, как он сбежал из гостиницы, когда прибыла полиция, и какой ужас читался на лицах постояльцев. Что было потом, он не помнил. Лицо девушки на мосту, вероятно, заставило его осознать утрату: в девушке было столько жизни.