2002 год
«Самодостаточных, мечтательных, упрямых…»
Самодостаточных, мечтательных, упрямых,
Неподдающихся, угрюмых, как броня,
Не самых ласковых и непокорных самых,
Ревнивых, бешеных, не верящих в меня,
Жестоко мучащих себя за каждый промах,
Скиталиц истовых, кому и космос мал,
Отважных, меченых, в стигматах и изломах —
Вот этих я любил, вот этим жизнь ломал.
Я сам, не слишком тверд, не скрытен и несдержан,
Болтун и зубоскал, возросший без отца,
Отчаянно ломал их сокровенный стержень,
Чтоб только сделать их своими до конца.
Задобрить, приучить к хозяину и дому —
И выжечь изнутри, чтобы одна зола;
Поскольку мысль одна, что некогда другому
Достанутся они — мне пыткою была.
И знаешь, иногда я думаю: ей-богу,
Как славно, что кафе на южном берегу,
И летний двор с бельем, и долгую дорогу
Из школы через парк — я выжечь не смогу.
Могу лежать в траве, рассеянно листая
Роман «Армагеддон» — и думать в полусне,
Какая черная, сожженная, пустая,
Безвидная земля осталась бы по мне.
2002 год
«Он умница, этот упорный…»
«И весь в светозарной руке.»
Ольга Бешенковская
Он умница, этот упорный,
Озлобленный, еле живой,
С его меланхолией черной
И лысой его головой.
Он вроде упрямца-солдата,
Что свой защищает редут,
Не веруя в то, что когда-то
И чем-то ему воздадут.
Среди соискателей подлых,
Которые сплошь бодрячки,
Он верит в бессмысленный подвиг,
И я им любуюсь почти,
Когда, покидая берлогу,
Он мрачно выходит на свет —
Назло неизвестному Богу,
Которого, в сущности, нет.
И пошлость подачки загробной
Ему очевидна вполне
В гордыне его бесподобной;
Ей-богу, он нравится мне.
Извечная жертва разбоя
В глухих подворотнях Москвы,
Он может представить любое,
И лишь милосердье — увы.
И в полночь, плетясь со свиданья,
Спасенья ища в кураже,
Он даже не видит сиянья
В окне на шестом этаже,
Где я, снисходительный к павшим,
Любитель угрюмых зануд,
Откроюсь меня не искавшим,
Да так, что они не поймут.
2002 год
Разбуди лихо, пока оно тихо,
Пока оно слабо, пока оно мало,
Пока не проснулось, пока не потянулось,
Пока не надулось, пока не расцвело.
Покуда не в славе, покуда не в праве,—
Не встало на поток, не раззявило роток:
Протирает зенки, ходит вдоль стенки,
Хочет укусить, да боится попросить.
Не давай лиху дремать в колыбели,
Подбирать слова, накачивать права.
Разбуди лихо, пока оно еле,
Пока оно только, пока оно едва,
Пока оно дремлет, чмокая губою,
Под напев матери, под крылом отца.
Пока лишь юроды, вроде нас с тобою,
Слышат, как оно по-тя-ги-ва-ет-ца.
Чеши ему пятку, вливай в него водку,
Стучи во все бубны, ори во весь рот,
А когда разбудишь — сигай ему в глотку,
Чтобы все увидели, как оно жрет.
Может, поперхнется, может, задохнется,
Задними скребя да передними гребя…
А как само проснется, уже не обойдется:
Всех умолотит, и первого тебя.
Помнишь канцонету про умную Грету,
Плакавшую в детстве — мол, смерть впереди?
Разбуди лихо, пока его нету,
Выдави из чрева и тут же буди!
Словес нет, чудес нет, помощи небес нет.
Лучшая среда для нашего труда.
Когда сожрет много, оно само треснет,
Но это когда, но это когда…
2005 год
«Жизнь — это роман с журналисткой…»
Жизнь — это роман с журналисткой. Стремительных встреч череда
С любимой, далекой и близкой, родной, не твоей никогда.
Поверхностна и глуповата и быстро выходит в тираж,—
Всегда она там, где чревато. И я устремлялся туда ж.
За склонной к эффектам дешевым, впадающей в удаль и грусть,
Питающей слабость к обновам китайского качества — пусть.
Зато мы ее не подселим в убогое наше жилье.
Порой ее нет по неделям. Люблю и за это ее.
Не жду ни поблажек, ни выгод. Счастливей не стал, но умней.
Я понял: единственный выход — во всем соответствовать ей.
Мы знаем, ты всех нас морочишь и всем наставляешь рога.
Как знаешь. Беги куда хочешь. Не так уж ты мне дорога.
Пусть думает некий богатый с отвисшею нижней губой,
Что я неудачник рогатый, а он обладает тобой,—
Лишь я среди вечного бега порой обращал тебя вспять,
Поскольку, во-первых, коллега, а в-главных, такая же блядь.