1990 год
Фантазии на темы русской классики
Вы прелестны, особенно в синем своем сарафане,
Оттеняющем косу — тяжелую, цвета жнивья.
Вас равно обожают папаша, прислуга, крестьяне
И смешливый соседский помещик, а именно я.
Как меня восхищает веселое ваше уменье
Наших чувств обоюдных ни словом ни выдать при всех!
Ведь мои каждодневные выезды в ваше именье
Возбуждают у сплетников зависть, досаду и смех.
Впрочем, что мне насмешки соседей! Вольно ж им смеяться —
Ведь не им же вы пишете тайно, в конце-то концов!
Наше счастье, бесспорно, давно бы могло состояться,
Но помехой всему несогласие наших отцов.
Смех и грех говорить о причинах родительской ссоры:
Чуть кивают при встречах, а прежде считались дружки,—
А причиной всему — неказистый участочек флоры,
Травяной пятачок под названьем «Ведьмачьи лужки».
Эта распря — известная пища для всех балагуров.
О родители наши, далась же им эта трава!
Да к тому же ваш батюшка, этот второй Троекуров,
Утверждает, что я бедокур и сорвиголова.
…Как пленителен май! В голубых небесах спозаранок
Розовеет заря, как улыбка на ваших устах.
Все желают любви. Поселяне зовут поселянок
И превесело тискают их в придорожных кустах.
Все желают любви. Бьют побеги из почвы упругой.
И пока наши родичи делят ведьмачью траву,
Я рыдаю над вашими письмами, ссорюсь с прислугой,
И грызу кулаки, и не знаю уже, как живу!
Нынче вечером, тайной тропой меж темнеющих пашен,
Приходите к обрыву, где старая ива грустит,
А отцовского гнева не бойтесь: не так уж и страшен.
Убежим, обвенчаемся, кинемся в ноги, простит.
1988 год
Воспоминание о маньеризме
Все мне кажется — мы на чужбине,
В эмиграции первой волны,
Пусть в Берлине, а может, в Харбине:
Все края нам отныне равны.
Всюду скопище рож безобразных,
Ни единой знакомой черты…
Я — таксистом на улицах грязных,
Ремингтонною девушкой — ты.
В поздний час, проглотивши объедки,
Дохлебавши цикорную гнусь,
По ободранной каменной клетке
Я в безвыходной злости мечусь.
Ты в запасах ветшающих ищешь
Целой тряпки на пару заплат,
И от этой идиллии нищих
Стыд и злость в моем горле кипят.
Только изредка вспомнишь, бывало,
Все, что кануло в черный провал:
Как за брызгами крымского вала
Ослепительный берег вставал,
Как за ветками сада ночного
Мне мелькала накидка твоя…
Вспомнишь Родину — дикое слово,
Непонятнее всякого «я».
И войну, и мятеж, и доныне
Не утихшую ненависть — что ж,
Так и есть. Только мы не в Харбине,
Не в Берлине, а где — не поймешь.
Но за брызгами крымского вала
Кто-то все еще машет рукой,
Хоть войны никакой не бывало,
Да и родины нет никакой.
2001 год
Алексею Дидурову
…Стоял июнь. Тогда отдел культуры нас взял в команду штатную свою. Мы с другом начинали сбор фактуры, готовя театральную статью. Мы были на прослушиванье в «Щуке». В моей груди уже пылал костер, когда она, заламывая руки, читала монолог из «Трех сестер». Она ушла, мы выскочили следом. Мой сбивчивый, счастливый град похвал ей, вероятно, показался бредом, но я ей слова вставить не давал. Учтиво познакомившись с подругой, делившей с ней московское жилье, не брезгуя банальною услугой (верней — довольно жалобной потугой), мы вызвались сопровождать ее.
Мы бегло познакомились дорогой, сказавши, что весьма увлечены. Она казалась сдержанной и строгой. Она происходила из Читы. Ее глаза большой величины (глаза неповторимого оттенка — густая синь и вместе с тем свинец)… Но нет. Чего хотите вы от текста? Я по уши влюбился, наконец.
Я стал ходить за нею. Вузы, туры… Дух занялся на новом вираже. Мне нравился подбор литературы — Щергин, Волошин, Чехов, Беранже… Я кое-что узнал о ней. Мамаша ее одна растила, без отца. От папы унаследовала Маша спокойный юмор и черты лица. Ее отец, живущий в Ленинграде, был литератор. Он владел пером (когда-то я прочел, диплома ради, его рассказ по имени «Паром»). Мать в юности была театроведом, в Чите кружок создать пыталась свой… Ее отец, что приходился дедом моей любимой, умер под Москвой. Он там и похоронен был, за Клином. Туда ее просила съездить мать: его машина числилась за сыном, но надо было что-то оформлять… Остались также некие бумаги: какие-то наброски, чертежи… Короче, мать моей прекрасной Маши в дорогу ей возьми и накажи: коль это ей окажется под силу (прослушиванья — раза три на дню), в один из дней поехать на могилу, взять документы, повидать родню…