– Я всегда обожала делать сладости. Это одна из немногих вещей, которые у меня получаются. Это меня расслабляет. Доставляет настоящее удовольствие. После… – я опять запинаюсь, хотя на этот раз совсем по другой причине. – После того, что со мной случилось…
– Ты хочешь сказать, после убийств в «Сосновом коттедже»?
Поначалу я удивляюсь, что ей знакомо это название. Но потом понимаю, что это вполне естественно. Мне же известно, что такое «Найтлайт Инн».
– Да, – говорю я, – после случившегося я жила с родителями и очень часто пекла что-нибудь для друзей и соседей. В качестве благодарности. Они так меня поддерживали. Каждый вечер новый пирог или кекс… и так несколько недель подряд.
– Ох уж эта еда.
Сэм подносит пальцы ко рту и принимается грызть заусенцы. Рукав ее кожаной куртки соскальзывает вниз, обнажая на запястье темное пятно. Татуировка, спрятанная подальше от посторонних глаз.
– Ты, видимо, жила в хорошем районе.
– О да.
Сэм сжимает зубами заусенец, дергает и выплевывает его.
– А вот я нет.
Мы умолкаем. У меня в голове проносятся вопросы личного плана, на которые Сэм, не исключено, не пожелает отвечать. Сколько времени ты была привязана колючей проволокой к дереву? Каким образом тебе удалось освободиться? Что ты чувствовала, когда вонзала сверло в сердце Келвину Уитмеру?
Но вместо этого я говорю:
– Может, нам надо поговорить о Лайзе?
– Можно подумать, у нас есть выбор.
– Но мы не обязаны этого делать.
– Она покончила с собой, – произносит Сэм, – конечно надо.
– Как по-вашему, почему она так поступила?
– Наверное, больше не могла все это выносить.
Я понимаю что Сэм имеет в виду. «Все это» – это чувство вины, кошмары и мучительная тоска. А еще неотвязное, гнетущее ощущение, что я не должна была выжить. Что я просто жалкое, извивающееся на земле насекомое, которого судьба позабыла раздавить.
– Значит, ты из-за Лайзы перестала прятаться?
Сэм поднимает на меня глаза.
– А ты как думаешь?
– Думаю, да. Тебя оно потрясло так же сильно, как и меня.
Сэм молчит.
– Я права?
– Может быть, – говорит она.
– И ты решила наконец-то со мной повидаться. Потому что тебе было любопытно, какая я.
– Ой, да я и так о тебе все знаю, – отвечает Сэм.
Она откидывается на спинку дивана, наконец позволяя себе устроиться поудобнее. Потом небрежно закидывает ногу на ногу, кладя левую ступню на правую коленку. Руки освобождаются и ложатся по обеим сторонам от нее на спинку дивана, простираясь, будто крылья. Я тоже раскрываюсь – подаюсь вперед на своем кресле и опускаю руки.
– Полагаю, тебя ждет сюрприз.
Сэм выгибает бровь. Ее брови прорисованы черным карандашом, и от этого жеста под полоской сажи проглядывает несколько тонких волосков.
– Мисс Куинси Карпентер ни с того ни с сего бросает вызов.
– Никакой это не вызов. Я просто констатирую факт. У меня много тайн.
– Они есть у всех нас, – отвечает Сэм. – Но ты ведь не просто звезда-хозяюшка, какой прикидываешься в своем блоге?
– Почему ты решила, что я там кем-то прикидываюсь?
– Потому что ты – Последняя Девушка. А с нами все иначе.
– Нет, я не Последняя Девушка, – отвечаю я, – и никогда не была ею по-настоящему. Я – это просто я. Нет, я не буду врать, утверждая, что не вспоминаю о случившемся. Вспоминаю. Но не часто. Для меня это осталось в прошлом.
Не похоже, чтобы Сэм мне поверила. Теперь уже обе ее нарисованные брови вздернуты.
– То есть ты хочешь сказать, что излечилась с помощью целебных кулинарных упражнений?
– Они помогают, – отвечаю я.
– Тогда докажи.
– Доказать?
– Ну да, – говорит Сэм, – испеки что-нибудь.
– Прямо сейчас?
– Именно.
Сэм встает, потягивается и поднимает меня со стула.
– Покажи мне, какая ты на самом деле.
Выпечка – это наука, такая же строгая, как химия или физика. В ней есть свои правила, которым надо неукоснительно следовать. Стоит переложить чего-то одного и недоложить другого, как тебя неминуемо ждет крах. Я нахожу в этом утешение. В окружающем мире, где мужчины тихо крадутся с остро заточенными ножами, царит неуправляемый хаос. А в кондитерском деле нет ничего, кроме стройного порядка.
Вот почему существует сайт «Сладости Куинси». Закончив колледж, получив диплом маркетолога и переселившись в Нью-Йорк, я по-прежнему воспринимала себя жертвой. Как и все остальные. Казалось, что выпечка была единственным шансом что-то изменить. Мне хотелось залить свою текучую, аморфную жизнь в человекообразную формочку и выставить максимальную температуру, чтобы в итоге на свет появилось нечто мягкое, упругое и свежее.