Анрайс выбрался из воды, когда на него набросился настоящий великан, будто сросшийся из нескольких отдельных тел. Каждая его голова – общим числом три – тянулась к шее космического десантника, заливая его вязкой слюной из разинутой пасти. Капитан стиснул зубы и попытался отбросить тварь, но та весила не меньше боевой машины. Анрайс взревел, но только тянул время до того мига, когда кривые клыки вопьются в плоть.
Вниз сорвалась правая голова. Росчерк света прорвался сквозь бочкообразную грудь. И ещё один вопящий шар погрузился в топь. Остальное тело проклятого вспыхнуло.
– Вот ведь… зараза, – Геральту понадобилось ещё несколько взмахов мечом, чтобы уничтожить чудовище.
Он протянул руку капитану с грустной улыбкой.
– Вроде бы это вы должны меня защищать.
Анрайс молча вернулся в бой. Торгнюр с Варламом отразили ещё один налёт чумных мух, и отряд Караула Смерти добрался, наконец, до точки назначения. Войска Конклава отступили далеко от пустившего корни Велая, и космические десантники остались единственными, кто стоял между инквизиторами и чудовищами Варпа.
На пути "Лестата" находился поредевший отряд Угэдэя, который занял оборону на "Химере" с сорванной башней и со вспоротой крышей. Одноглазый при виде Геральта вздохнул с облегчением, а потом перезарядил болтер.
– Долго же вы, сукины дети! Скорее в круг!
Анрайс выполнил задание. Его крохотный отряд забрался на песчаный холм, который ещё не пропитался гнилью Нургла.
Фердинанд Будейон всё равно не рискнул выводить пентаграмму на песке. Он приспособил для своего искусства часть фюзеляжа "Аквилы", чьи догорающие останки чадили неподалёку. Инквизитор и его помощники из Астартес, кто владел толикой порочного могущества, разровняли железо и высекли силовым оружием знаки, каналы и выемки, которые вскоре должны были наполниться кровью, как предположил Анрайс.
– Воздух! Девять часов! – раздался выкрик одного из защитников.
В небо протянулись вспышки трассирующих снарядов и сгустки обжигающей плазмы. Прожужжали даже не мухи, а настоящие шершни с демоническими наездниками на спинах. Три таких чудовища попытались прорваться, но только у одного получилось. Животное тут же растерзали сосредоточенным огнём, но наездник спрыгнул и обезглавил ближайшего десантника. Попытался укрыться за убитым, но под градом болтов тело развалилось. Сквозь багровый туман чумоносец рванулся прямо на строй космических десантников и успел напоследок пронзить своим рогом ещё одного воителя.
– Проклятье! Ибрахим! – Угэдэй выдернул гнилую кость из черепа боевого брата. – Скорее, инквизитор! – прорычал он. – Мы долго не протянем!
– Помогите снять кирасу! – попросил Фердинанд.
Он полностью сосредоточился на предстоящем обряде. Говорил холодно. Побледнел. Будто бы и не замечал бойни, развернувшейся вокруг.
Под аккомпанемент шипения огнемётов, хлопков плазменных пушек и рокот тяжёлых болтеров; под завывания чумных зомби, гадкие шуточки нурглингов и утробный рёв зверей Нургла, Фердинанд, освобождённый от силовых доспехов, опустился на колени в центре пентаграммы, разложил перед собой кнут, кинжал и колдовской фолиант. Инквизитор раскалил инструменты призрачным огнём Имматериума и стянул комбинезон до пояса. Принялся зачитывать заклинание на неизвестном наречии.
Анрайс на мгновение отвлёкся от побоища и бросил взгляд за спину. У него закружилась голова. Показалось, что буквы в раскрытой книге инквизитора загорелись оранжевым пламенем и сорвались с места в танце. И без того мрачная атмосфера гниющего мира стала ещё темнее. Капитан сплюнул и вернулся к сражению.
Фердинанд тем временем бросил окружившим его псайкерам:
– Поддерживайте во мне жизнь! Эти слова не предназначены для людских ушей, а обряды тем более!
Инквизитор поколебался мгновение, а потом резко ударил себя по спине кнутом, вырывая клочья кожи и плоти. Голос его задрожал, руки затряслись, а пентаграмма на металле будто бы ожила и издала стон наслаждения, насыщаясь первыми каплями кровавого дождя. Фердинанд ранил и калечил себя: резал вены, раздирал тело яростными взмахами кнута. Не сдерживал ни слёз, ни криков мученика, оказавшегося во власти жестокого палача.
Кожа, не забрызганная ещё кровью, стала белее снега, а голос стих. Фердинанд перешёл грань и уже не мог остановиться.