Загадочно улыбаясь, он снова полез в карман и вытащил оттуда что-то.
Всё больше и больше пугаясь, мы вытянули шеи, приподнялись над партами. Вытащи он из кармана змею или живого зайца, мы бы не испугались больше. Мы чувствовали себя как в цирке, где все невозможное возможно.
Но он вынул - спички.
Размашисто чиркнув, он подпалил бумагу.
Пламя скользнуло по белому вороху, потекло к потолку и проглотило наш страх.
- Теперь ее нет, - раздался голос графолога.
- Ур-ра-а-а! - закричали мы. - Ура! Ура!
Голубоватый дым рассеялся над кафедрой.
Человек у дверей надевал галоши.
- До свиданья, - сказал он и скрылся.
МИСС КИС-КИС
По-видимому, эту барышню долго и основательно пугали. Добрые люди наговорили ей ужасов про дефективных детей. Перед этим она прочла не одну и не две книжки про беспризорников, которые сплошь убийцы и поджигатели, которые разъезжают по белому свету в собачьих ящиках, ночуют в каких-то котлах и разговаривают между собой исключительно на жаргоне.
Барышня подготовилась.
Пока Викниксор знакомил нас с нею вечером после ужина, мы насмешливо разглядывали это хрупкое, почти неживое существо. Когда же Викниксор вышел, со всех сторон посыпались замечания:
- Ну и кукла!
- Скелет!
- Херувимчик!
- Мисс Кис-Кис...
Барышня покраснела, потупилась, закомкала платочек и вдруг закричала:
- Ну, вы, шпана, не шебуршите!
От неожиданности мы смолкли.
Барышня сдвинула брови, подняла кулачок и сказала:
- Вы у меня побузите только. Я вам... Гопа канавская!..
- Что? - закричал Японец. - Как? Что такое?
Он вытаращил глаза, схватился за голову и закатился мелким, пронзительным смехом. Японец дал тон. За ним покатился в безудержном хохоте весь класс. Стены задрожали от этого смеха.
Барышня громко сказала:
- Вы так и знайте, меня на глот не возьмете. Я тоже фартовая.
Она усмехнулась, харкнула и сплюнула на пол. Молодецки пошатываясь, она зашагала по классу.
- Шухер, - сказала она, - хватит вам наконец филонить. Ты что лупетки выкатил? - обратилась она к Японцу.
Тот, не ответив, еще оглушительнее захрюкал.
- Послушай! Подхли сюда! - закричала она тогда.
Согнувшись от смеха, Японец выбрался из-за парты и прошел на середину класса. Мы придушили смех.
- Ты что гомозишь, скажи мне, пожалуйста? - обратилась воспитательница к Японцу.
- Ась? - переспросил Японец. - Что?
- Ты это вот видел? - сказала барышня и поднесла к самому носу Японца маленький смешной кулак.
- Это? - спросил Японец и, деланно изумившись, воскликнул: - Что это такое?
- Видел? - угрожающе повторила барышня.
- Ребята! - воскликнул Японец и вдруг цепко схватил руку несчастной барышни повыше кисти. - Ребята! Что это такое? По-моему, это - грецкий орех или китайское яблоко...
Мы выскочили из-за своих парт и обступили халдейку.
- Пусти! - закричала она, задергалась и сделала попытку вырваться. Но Японец крепко держал ее руку. - Пустите, мне больно. Мне больно руку...
Японец злорадно хихикал. Мы тоже смеялись и кричали наперебой:
- Лупетка!
- Ангел!
- Мадонна Канавская!
Барышня вдруг заплакала.
Японец разжал ее руку, и мы, замолчав, расступились.
Подергиваясь хрупким нежным тельцем, барышня вышла из класса.
Мы были уверены, что не увидим ее больше.
И вдруг на другой день, после ужина, она опять появилась в нашем классе.
- Здорово! - сказала она, улыбаясь. - Что зекаете? Охмуряетесь?
Снова посыпались невпопад блатные словечки. Снова несчастная барышня разыгрывала перед нами роль фартовой девчонки, плевала на пол, подсвистывала, подмигивала и чуть ли не матерно ругалась.
Советы добрых людей не пропали даром. Барышня решила не поддаваться "на глот" и вести себя с дефективными по-дефективному. Сказать по правде, на нас уже действовала ее система, и мы вели себя несколько тише.
- В стирки лакшите? - спросила она.
- Лакшим, - ответили мы.
- Клёво, - сказала она.
Мы не знали, что значит "лакшить в стирки".
- По-сецки поете? - спросила она.
- Поем, - ответили мы. И тоже не знали, что значит "по-сецки".
- И в печку мотаем, - сказал Японец. - И в ширму загибаем. И на халяву канаем.
- Ага! - сказала барышня. - Клёво!
Она была необычайно довольна и счастлива, что сумела найти общий язык с необузданными беспризорниками. Она ходила по классу, как дрессировщик ходит по клетке с тиграми. Тигры сидели смирнехонько и ждали, что она будет делать дальше.
Дальше, на следующий вечер, она принесла какой-то коричневый ящичек и поставила его на стол.
- Давайте займемся делом, - сказала она.
- Клёво! - ответили мы хором.
Барышня посвистала чего-то, потерла лоб, почесала затылок и спросила:
- Кто из вас умеет читать?
Мы не обиделись.
- Я немножко умею, - сказал Янкель.
- Прекрасно, - сказала воспитательница. - Канай ко мне.
Янкель подошел к учительскому столу. Халдейка открыла ящик и стала вынимать оттуда какие-то веревочки, карточки и деревянные кубики. На кубиках были оттиснуты буквы русского алфавита.
- Ты знаешь, какая это буква? - спросила барышня, взяв со стола кубик с буквою "А".
- Знаю, - ответил Янкель. - Как же... Отлично знаю... Это "Гы".
- Ну что ты, - поморщилась барышня. - Это "А".
- Может быть, - сказал Янкель. - Извиняюсь, ошибся.
- А это какая? - спросила барышня, поднимая кубик с буквою "Б".
- Это "Гы". - сказал Янкель.
- Опять "Гы". А ну-ка, подумай хорошенько.
- "Гы", - сказал Янкель.
- Нет, это "Б". А это какая?
- Дюра, - сказал Янкель.
Мы дружно захохотали.
Внезапно открылась дверь, и в класс вошел Викниксор. Как видно, он долго стоял у дверей и слушал.
- Товарищ Миронова, - сказал он. - Прошу вас собрать ваши вещи и пройти в канцелярию.
Барышня торопливо сложила свои веревочки, кубики и картонки в ящик и с ящиком под мышкой покинула класс.
Из школы она навсегда исчезла.
Откуда-то стороной мы узнали, что в начале 1922 года она поступила в китайскую прачечную на должность конторщицы или счетовода.
МАРУСЯ ФЕДОРОВНА
Другая барышня оставила о себе более приятную память. Это была такая же хрупкая барышня, такое же ходячее растение, готовое улететь при первом порыве ветра, но почему-то с первого взгляда она полюбилась нам, и ее появление не вызвало смеха в классе.
- Как вас зовут? - спросили мы.
- Маруся, - ответила барышня, а потом, спохватившись, добавила: Федоровна.
Так и осталось за ней: "Маруся Федоровна".
Она читала ботанику. Скучнейшую, ненавистную, презренную ботанику по учебнику Кайгородова. Черт ее знает чем и как околдовала нас Маруся Федоровна. Буйные, непоседливые на других уроках, на уроках ботаники мы сидели смирнехонько, и, что еще удивительнее, мы с интересом слушали всякие сказки про мотыльковые и губоцветные растения, вызубривали наизусть длиннейшие латинские названия и рисовали у себя в тетрадках лютики, пестики и усики.
Купец рисовал стеблевые усики дикого винограда! Было чему подивиться. При этом его никто не принуждал. Маруся Федоровна не умела не только настаивать, но и сердиться. Она смеялась, шутила, рассказывала всякую чепуху. И всякая чепуха приводила нас в восторг. В такой восторг приходили мы Первого мая, когда нам читали "амнистию" и выдавали по четверти плитки дешевого пищетрестовского шоколада. В такой восторг нас могла привести только жратва. А тут - пестики... Не будь мы шкидцами, мы поверили бы, что Маруся Федоровна - фея.