И села на лавку – бочком, нога на ногу, локоть на стол, щека на ладонь. Чуть покачивая ногой, смотрела вопросительно. "Двинуть, да вывалить…" Будто высокого языка и не слыхивала, и зачёта по нему не сдавала. Ещё герб ей свой предлагать… Да перед такой и слОва положенного жалко выговорить. А что положено говорить? Все церемонные, пристойные для сватовства фразы разом вылетели из головы. Надо бы, однако, хоть что-то сказать, а то, гляди, опять столбом обзовёт или чем похуже, думал Дан, глупо пялясь в кружевной вырез пододетой под сарафан бабьей распашонки. И тогда очень даже может быть, что опять до мордобития дойдёт. Как она в такой долгой юбке дерётся – ещё вопрос. Но главного за дракой уже не скажешь.
Дан помялся и выдавил из себя:
– Я вот что…
В раскрытое окно внесло блестящую и шальную, пьяную от весны муху. Муха отчаянно заметалась по светлице. Яромира лениво приподняла над коленом свободную руку и, даже не примеряясь, метко выщелкнула обратно на двор чёрной молнией носившееся вокруг стола жужжащее ядрышко. Уронила кисть обратно на колено, она под тяжестью браслета скользнула вниз, огладив бедро, и Дан ляпнул:
– В общем, если хочешь, я согласен тебя за себя взять.
Чуха даже ногой мотать перестала, щёку от ладони отняла, но позабыла, повременила опустить руку на стол, и раскрытая ладошка ещё несколько мгновений растерянно торчала возле её уха. Будто чуха всё ещё вслушивалась в смысл сказанного. Совершенно не лишнее дело, потому как Дан собирался сказать другое, что звучало бы вроде: "Я хочу взять тебя за себя, если ты согласна". Разница, в сущности, невелика, и предложи он вот так, по-другому, то чуха, наверное, не переспросила бы, нехорошо сужая глаза:
– Что значит, согласен? Когда это я за тебя хотела и просилась?
– Ну, может, я не так выразился… Ты, конечно, не просилась, – поправился он поспешно. – Но тебе ж всё равно когда-то замуж выходить… А я по всем четырём линиям – владетель. Готов в договор один из гербов, какой скажешь, внести. С одной стороны – ты, со всем имуществом. С другой стороны – я, со всей родословной.
Настороженность её никуда не делась, но недобрый прищур не портил больше чухиного лица – с геральдикой она была знакома. По первым же урокам Лара. Историю Мира, неразрывно связанную с военной историей его больших и малых владений, Яромира знала и любила. Предки Дана в ней упоминались не единой строкой. А оба деда вообще были что надо: славно бились и славно полегли. В Порубежье…
А Дан – вот он. Всегда не знаешь, чего от него ждать. Ишь, как подъехал! И мнётся, как дурак – натурально так… Дескать, не врёт.
– А с чего это ты вдруг?
– Почему – вдруг? – К её недоверию Дан был готов и с ответом не задержался. – Ничего не вдруг. Я с самого начала к тебе неровно дышал, если помнишь. Меча не было, места удачного в гвардии не было, а теперь есть – и я тут как тут.
Он приосанился, красуясь. И в самом деле был хорош. Если напрочь забыть ту зверскую морду, что лезла к ней когда-то по ночам или костерила на чём свет стоит неуклюжего сорок второго в учебных дюжинных схватках.
– Соглашайся, не сомневайся.
И зачем-то неосторожно добавил:
– Пока про вас с Жуком не болтают. А там и захотят чего сказать – не посмеют.
Наверное, оно само собой выперло – подспудно носимое сомнение, мешающее договариваться полюбовно.
Чуха не поняла. Разумеется, она вспомнила не давнишний поздний ужин с бывшим сокашником, а улыбчивого сотника и сложенный вчетверо доносный лист из его ларца. Ничего такого уж ужасного в том листе на них с Жуком не было. Она недоумённо пожала плечами:
– А что про нас с Жуком? Все цеховики живы, не утопли, а за зазывалу того мы тут же пеню внесли…
Ещё не умом дойдя, а глазами и ушами, чутьём уловивши блаженное неведение чухи, Дан вдруг отчётливо понял, что выложил монеты ни за что. Ой-ё! Захотелось взвыть в голос от беспросветной своей доверчивой глупости: "Как он меня! Ах, как же он меня!.."
Ведь уже знавал и невинных девиц, и девиц, что притворялись невинными на заказ. Чухе-то как раз притворства часто недоставало даже для обманных приёмов. Врать почти что не умела. Честней её у них и не бился никто… Жук же – торгаш известный. А хвосты шрамов вон и в вырезе углядеть можно… Да сладься б то дело, она сейчас же его, а не какого-то битого зазывалу припомнила. Ой, как он меня! Так попасть!.. Дан даже покраснел, чего с ним никогда не случалось. И промолчать бы ему – по крайней мере, до встречи с хитрым омом, но он спросил: