Не всё потеряно с Нэдом, нет, не всё! Всего лишь одна временная неудача. Он знал, что идёт на риск. Парень сорвался, только и всего, но Кристалл там, где задумано, и дела идут, как надо.
"Да кто ты такой?.." Только пропащей бродяжке и придёт в голову спросить, кто он такой.
Вернувшийся на подворье дозор милостивым разрешением тут же присоединился к пирующим. Владетельная чина, прочтя лёгкое, полное доброжелательной лести и нескромных советов, вежливо-прощальное письмецо мага, рассмеялась довольно. Мельком глянув на приписку, распорядилась найти Петулию и передать ей, что с сего дня она просватана, сама знает, за кого, и должна вести себя как подобает невесте. После чего, глядясь в глаза молодого мужа, и думать забыла и о младшей теремной чоме, и о магах с их учениками.
В то время как Петулия, раскинув руки от полноты счастья, напевая слова любви, кружилась по своей светлице, Яромира сидела над картой, разложенной Ларом и Па между внушительным остовом рыбицы, бадейкой с рассолом, объёмной бутылью из-под зелена вина и давно пересохшей флягой старшины. Оба друга-следопыта уже крепко спали, многократно заверив друг друга, что вот прямо с утречка рано и отправятся к Гряде, причём каждый раз называя всё более ранний час и разъясняя друг другу пользу предпринятого ими усердного подкрепления сил для столь раннего и важного подъёма. Яромира бездумно водила пальцем по точкам Врат и, не смаргивая застилающих глаза слез, смотрела на гербовый вензель в державном венце, украшающем нарядный восьмилучевой компас в верхнем углу карты. В изящные завитки вензеля было от руки тонко вплетено имя – Дэл ри Эль. Будто нечаянный прощальный привет для той, что будет по этой карте искать выхода в иной мир…
6.
Пеструшка беспокойно возилась в сарайке. От еды со вчерашнего дня отказывалась и никого кроме деда Феди к себе не подпускала. Дед Федя вздыхал и беспомощно матерился. Как угораздило вечно запряжённую в работу дурёху оказаться на сносях, чем грозит стану это её теперешнее состояние, он никак не мог объяснить, и потому – как всё необъяснимое – шибко не одобрял. Заведённый порядок, конечно, пришлось порушить – взвалить на станичников часть неотложных работ, обычно исполняемых неутомимой Пеструшкой. Если дурёха не разродится или, ещё хуже, озвереет в слепом материнстве и начнёт, упаси бог, забивать всё живое вокруг детеныша, то… Голова деда шла кругом, он и думать боялся, что тогда будет. Он уповал на то, что многолетняя собачья привязанность Пеструшки, спасённой ещё в кутячьем возрасте им, Фёдором, всё же возьмёт верх над прирождённой свирепостью. Их стан был самым надёжным в озерном краю благодаря такой могучей помощнице. А теперь… Хоть заматерись, хоть завздыхайся.
Дед Федя уже с рассветом проверил плетёные из разнотравья мордушки. Рыба не бог весть какая, но заполнила оба коптильных прута. Насторожил мордушки снова. Проверил кроллий загон. Навострил о каменюку любимую деревянную тяпку. Окучил две гряды. С краю накопал немного на завтрак. Отнёс к коптильне, присыпал копанки угольями – печься. Закончив, опять посокрушался, представляя, каково будет без Пеструшки, случись с ней что, вспахивать весь станичный огород. Корзинки под торфяную кашу бездельно валялись на сушильной полянке. На болота за торфяной жижей дед ни вчера, ни сегодня не пошёл. Не хотел оставлять без присмотра сарайку. Матерясь и вздыхая, топтался на стане. Проводив своих на работу, готовился обложить камнем новую коптильную яму, потому как приближались осенние заготовки, а без лишней ямы многого не припасёшь. Дед громко выругался возле сарайки, чтоб Пеструха его не потеряла, и, кряхтя, принялся за дело. Камень он клал тщательно, не спеша, на совесть. Но слишком быстро устал – при натуге давали о себе знать старые болячки – и полез в свою землянку. Не ахти какие хоромы, конечно. Не разлежишься. Нора каторжная, а не землянка. Было в ней тесно, душно и вонько. Даже ядовитая мошкара сбивалась с курса и валилась замертво, пролетая мимо прикрытой плетеным щитом входной дыры. Каждый год одолевали сырость и плесень, приходилось подправлять, перекрывать, подпирать, затирать и подмазывать. Что дед с завидной настырностью и проделывал. Остальные занимали жильё полегче и попросторнее – в кругу того аккуратного частокола деревьев и густых кустов, что дед Федя высаживал ещё полвека назад – для себя, когда стана и в помине не было. Но вот уж и стены задуманной им живой крепости подросли, и приютилось под его крылом несколько бедолаг, а он так и не переселился, не смог оставить свою развалюху. Обвыкся. Низкий глинобитный топчан, над ним нары тонких брёвнышек – вот и вся обстановка, крытая грубыми, пропахшими стариковской кислятиной, тюфячками из скреплённых рогозом кроллиных шкурок и набитых травяной трухой. В жару дед спал на топчане, в холода – на нарах. У изголовья топчана – стол, не стол – ниша, куда запасливый дед Федя ставил туеса, коробушки и свою самодельную миску. Под топчаном – нора, где он хранил в плетёном коробе самую дорогую снасть и самый ценный самодельный инструмент. Здесь же прятал невеликое своё сокровище – соль. Первые-то годы чуть с ума без неё не сошел. Во сне видел горбушки, густо и вкусно усыпанные белыми крупицами… Соляную западёнку нашёл случайно, хотел было даже стан туда перенесть, да опамятовался – оплёл как следует от зверей, от чужих глаз, добывал с неё понемногу, расходовал бережно… В ногах топчана притулилась крохотная печурка. Тоже немало смекалки на неё потребовалось. Зато и любил её дед, потому и не мог расстаться.