Аргус не мог не признать, что ученик оказался исправным бойцом, надёжным товарищем и неплохим помощником, хоть и не заменил ни одного из погибших тысяцких. Разумеется, Дэл не выдавал готовых решений – решения, по-прежнему, принимал сам Аргус – он задавал вопросы. Он умел ставить такие острые вопросы, что и решения волей-неволей приходилось принимать единственно верные. Безошибочно точные. Но ход рассуждений, что варились в горячей молодой голове по никому не ведомым рецептам, Аргус никак не мог отследить, а потому с раздражением и недоверием принимал чужие готовые умозаключения, даже совпадающие с его собственными выводами. Вот и сейчас, выслушав краткий доклад Дэла, старший маг принялся мерить шагами огромный зал:
– Ну, хорошо, так пока и примем. Допустим, рассудил ты, в основном, верно. Допустим, говорю! А причём тут отребье всякое? Ты, говоришь, с шестого только спохватился, а я с самого начала понял, что лазутчики особого сорта. Что ж я, по-твоему, не думал, к кому могут идти? Очень даже думал. И на тебя, между прочим, тоже можно подумать. Аккурат после твоего приезда они попёрли… Что молчишь? Вот-вот… Ты вот вообразил, что их поторопились шлёпнуть, а они сами живыми не дались! Ни один. Этот трактирный твой, восьмой, кстати, тоже. А я толковых ребят за ним послал… Утром на переправе его обложили. И ты, что, хочешь меня убедить, что такие мастера имеют что-то общее с бродягами какими-то голозадыми?
– Да, имеют. Но не с какими-то. Я в бытность у Никтуса кое-что сам видел. В Приграничье. Уха одна там была… Из высокорожденных. Может, не так за неё взялись – не знаю. Но тоже ничего не сказала. И ом при ней был – из старейшин. Она его собственноручно заткнула. И с чем шли – Никтус так и не узнал… Так что спят наши хвалёные зелёные дружины! Сам с Собором свяжешься или хочешь, чтоб я всё-таки написал подробное обоснование? Вторые сутки в седле. Развеяться собирался…
– Сам свяжусь. Только бы Лар поддержал. Не любят там наших указок… А Гряду давно прочесать надо… Как выспишься, придумай убедительное донесение Сершу, обсудим. Да в ночь возьми с собой, кого надо, и сам прогуляйся вдоль балки да по всем ближним засекам – надо посмотреть, на чём ребята попались. Не новичок – лучший подрывник погиб. И в другую сторону лишнюю дюжину пошлю. Бой – на усмотрение. Но шибко вглубь не лезь пока. Сегодня ждут. А завтра с утречка как раз по ним и пройдёмся – помянем…
2.
– Нет, я тебя не понимаю! Ну, объясни, объясни, почему ты не хочешь? Его никто не увидит! Если ты боишься, что тебя будут обыскивать перед боем, так я всё устроила. Никто не узнает! Нужно быть совсем без ума, чтоб отказываться от оберега… Не все же мозги из тебя выколотили?!
Петулия досадливо отбросила очередную ленту, протянутую подругой. Снова и снова рассеянно провела гребнем по волосам. Отбросила и его.
– Нет, уж лучше тот венчик! Куда я его положила?
Обдала-овеяла тонким тёплым запахом духов – и раз, и два, и три нервно обошла светлицу. Венчик лежал рядом с гребнем под лентами. Яромира вздохнула, подняла ленты, легонько постучала ногтем по столу. Петулия, не глядя на неё, вернулась к зеркалу, подхватила венчик, стала прилаживать, сдёрнула, опять взялась за гребень.
– Уверяю тебя, твой Цанг только того и добивается. Чтоб ты лезла на рожон. Чтоб меня там не было. Чтоб тебя изувечили… Всё подгадал! Вот увидишь, он нарочно выставит против тебя бойца не из наших бывших, не из гвардейских. Говорят, настоящего карательного витязя вызвал. Что "бьются лишь насмерть, без тени пощады"… Молодого, конечно. Я, правда, его ещё не видела, кто такой – не знаю… Но будь уверена, витязь будет что надо! А ты… Возьми оберег!
Яромира молча сматывала ленты. Что б там Лар ни говорил, а чома – славная подружка, хоть и выбражулистая. Даже смешная в своей заботливости. Правда, заботу она понимает и проявляет по-своему, – иногда совсем ненужную ей, чухе. Но приятно, что она так волнуется. Приятно, что строжится, как старшая, сердится, пытается оберечь. И ведь оберегала. Вспомнились первые жестокие позапрошлогодние бои, случавшиеся в ночной казарме чаще и страшнее, чем на ристалище, пока чома не отдала чухе тимусов оберег. Вспомнился жестокий пятый круг. И целительные чомины руки…
В дверь поскреблись. Чома встряхнулась, безукоризненно ровно прихватила волосы венчиком, огладила ожерелье на высокой груди, царственно повернулась к дверям и сотворила отпирающий знак.