В Музей завратных культур Яромира решила сходить в другой раз. Всё равно вся его начинка собиралась у них в Приграничье, по мастерским умельцев всех рас, с которыми Лар знаком был лично, и лучшие работы которых давно уже показал ученице. Сейчас чухе загорелось прогуляться по набережной Уньги и поглазеть на дворцы. И в путеводителе Пини, и в списке достопримечательностей столицы на подорожной первым значился Дом ри Элей.
Она уже миновала каскад цветников и фонтанов на набережной, почти достигла высокой белокаменной ограды, уже различила герб и знакомый вензель на массивных воротах, когда её окликнули по имени. Яромира оглянулась не сразу, не поверила. Кто мог так радостно орать её боевое имя на всю столицу? К тому же славный обед с добрым вином делали-таки своё дело – лень было оборачиваться, лень было напрягаться и раздумывать, кому она могла понадобиться на полуденной сонной площади перед закрытыми дворцовыми воротами.
– Яр! Нет, ты чё, зазнался? Своих не признаёшь? Ну, знаешь, Цанга на тебя нет…, – перед чухой нарисовался Жук.
Большой, мохнатый, зеленоглазый, весело морщил нос и совал Яромире огромную пятерню – здороваться. Чуха обрадовалась. Если женщин-витязей не было вообще, то и омов-витязей, как и омов-магов, было – по пальцам перечесть. И это роднило её с Жуком. Но в отличие от неё верзила Жук был любимчиком мастера, целителем и заводной душой их дюжины. К чухе он относился по-соседски. Отец его был магом-хранителем чурского источника владетельной чины, а мать – хозяйкой медовой лавки тамошнего торжища. Цанг никогда не ставил Жука биться против чухи. По законам предков ом не мог поднять руку на женщину, и даже мастер не рискнул заставить мохнатого парня нарушить этот запрет. После самого страшного ночного побоища Жук первым посоветовал Дану отстать от необычного новичка, а чухе предложил купить у него оберег, подобный Тимусову. Сын торговки даром ничего не делал. Даже среди своих. Но если не считать этого главного его недостатка, то товарищем он был преотличным. Чуха тогда попросила монет у Петулии, та, увидав подружкины кровоподтёки, всполошилась, принялась причитать и целить, тут же отдала Яромире свой оберег и вручила тяжёлый кошель, велев хорошенько питаться при мастерских. Чуха так и отдала все монеты Жуку за пару еженедельных медовых, как у Ма, лепёшек… Конечно, ему она обрадовалась.
Жук вообще как нельзя, кстати вписался в хмельное чухино настроение. Она развернула перед ним путеводитель. Он весело заорал:
– Ух ты! А ну покажь "Увеселения"!
Слегка поник:
– Нет, сюда тебе нельзя… А это пока лишнее…
И вновь воодушевился:
– О, смотри, гонки!
И они отправились на гонки. Потом подкрепились, отбились от прилипчивых девиц и зашли к оружейнику. Потом просто весело болтали ни о чём, слоняясь по бронному и кожевенному рядам. Потом в драконном ряду приценились к паре необыкновенно резвых шумилок, долго и пылко торговались, но передумали, а сыграли с такими же бездельными ухами по разу в ножички и отметили двойную победу, обмыв её на двойные призовые. На набережной наткнулись на городской рассадник питомиц Лады и целомудренно полюбовались на голых купальщиц, но отвесили по пенделю наглому зазывале, вмешавшемуся в их чистое созерцание грязными предложениями. Маленько подрались с вступившимися за наглеца пьяными оружейниками, потом побросали голым девчонкам сорванные с врагов одежды вместе с не успевшими удрать подмастерьями и великодушно предложили братьям-гвардейцам из подоспевшего речного дозора пеню за выбитые зубы зазывалы. Те, в свою очередь, узнав о том, что ребята только что расстались с незабвенным мастером Цангом и прибыли отметить своё посвящение в витязи участием в еженедельном гвардейском параде, немедленно велели зазывале собрать свои зубы с набережной и подать дозору выпивку на всю пеню. По случаю достигнутого взаимопонимания выпили вместе с дозором уже из их фляг и получили приглашение на ночной мальчишник при дворцовых казармах, но тут чуха вспомнила про улыбчивого сотника, сняла с Жука свою связку с клубочками – "прощай, брат, не посрами там" – и двинула на постой… Однако нисколько не удивилась, а, скорее, имея перед глазами многолетний пример Петулии, восприняла, как должное, что он не только проводил её, отметил у сотника, но и позаботился о том, чтоб ужин им подали наверх, в её горницу. Идти куда бы то ни было – даже в купальню или в трапезную – ей ужасно не хотелось. Раз уж она сегодня позволила себе быть самой собой, то и ему позволила чувствовать себя как дома. Он внял. По-хозяйски обошёл покои, осмотрелся, поворчал: