— Могу я спросить, почему?
— Если я вам отвечу, это будет означать, что я призналась, что видела их.
— Вы и так уже дали мне это понять, — ответил Браун.
Он сидел в кресле напротив с безмятежным выражением лица. Консуэло обставила свой кабинет без лишних украшений. Все стулья и столы были невыразительные и однообразные. В этот интерьер красавец Франциско вписывался с трудом.
Одета Консуэло была в темный костюм, который она сама называла убедительным — иными словами, ее наряд был строгим под стать обстановке.
— Я ничего вам не говорила, — ответила она с нажимом.
Браун заметил, что она слишком часто улыбается. Без конца застегивает и расстегивает пуговку. Закидывает ногу на ногу и опять ставит на пол. Облизывает губы и усилием воли заставляет себя их сжать. Было видно, что она пытается взять себя в руки.
Он встал и, подойдя ближе, положил ей руку на плечо.
— Не надо, — сказала она, но руки не убрала.
Он прижался к ней щекой. Она ощутила мягкость и гладкость его кожи. Она чувствовала рядом с собой его тело, вдыхала аромат его дыхания. Он шепнул, щекоча ей ухо:
— Я здесь, чтобы помочь вам.
Она сглотнула.
— Я офицер безопасности. И я не позволю, чтобы со мной обращались иначе, чем вы обращались бы с мужчиной.
Голос ее прозвучал твердо, но она не высвободилась из его рук. Чьи-то пальцы играли верхней пуговицей ее жакета.
— С мужчинами я тоже занимаюсь любовью, — ответил Франциско.
— О-о, — выдохнула она.
— И с женщинами.
— О-о, — повторила она.
— Ты очень красивая.
— Ты тоже.
— Я буду делать только то, что ты мне позволишь.
— Значит, вы не сделаете им ничего плохого?
— Уж во всяком случае их никто не станет арестовывать. Мне только надо знать, где они находятся. Ведь они у тебя, да?
— Да. Они меня охраняют.
— Отлично. А где они сейчас?
— Здесь недалеко.
Гладкая щека вдруг отпрянула, а руки перестали теребить ей жакет. Франциско Браун выпрямился.
— Где? — резко спросил он.
— Поблизости. Мы все собираемся в Калифорнию — в Ла-Джоллу.
— Почему именно туда? Ты ведь должна обеспечивать безопасность своего предприятия здесь, в Пенсильвании.
Испугавшись своей реакции на внезапную перемену в настроении Франциско, Консуэло отказывалась признаться себе в том, что она только что осознала.
— Но вы говорили, вам надо только знать их местонахождение.
— Законом не возбраняется сообщить мне нечто большее, — сказал Франциско. Он оглянулся — надо было убедиться, что в этой комнате их нет. — Не забывайте — я могу ходатайствовать о вашем повышении, если вы мне поможете. Можете спросить ваше начальство. Спросите у директора АКАЭ.
Она так и сделала. Как только за его спиной закрылась дверь и она собралась с мыслями, она сейчас же связалась с агентством. Глава агентства не только подтвердил то, что она узнала от Франциско, но и приказал ей оказывать ему всяческое содействие, о чем бы он ни просил. Еще он сказал, что очень доволен ее работой.
— Я очень рада, ведь обычно, когда пропадает так много урана, как на нашей станции, принято винить во всем службу безопасности.
— Мы вас очень ценим, мисс Боннер. И не в наших традициях раздавать направо и налево беспочвенные обвинения.
— Но я надеюсь, что почести вы умеете раздавать, ибо мне кажется, я напала на след. Надеюсь, что скоро смогу раскрыть это дело.
— Каким образом?
— Сами увидите.
На следующее утро Консуэло, Римо и Чиун прибыли в Ла-Джоллу. Консуэло никогда не видела, чтобы такие изящные домики были с таким вкусом вписаны в не менее живописный пейзаж. Римо сказал ей, что в Ла-Джолле самый хороший во всей Америке климат. В этом симпатичном маленьком городишке на тихоокеанском побережье всегда весна. Чиун заметил, что тут слишком много белых.
— Было бы лучше, если бы здесь было побольше корейцев, — пояснил он.
— Если бы здесь было больше корейцев, то это место было бы похоже на рыбацкий поселок, — сказал Римо.
— А чем тебе не нравятся рыбацкие поселки?
— Я видел деревню Синанджу. Хотя она тоже находится на берегу моря, там далеко не так приятно, как здесь.
— Пойду наведу справки, — сказала Консуэло. — Здесь у нас первое недостающее звено.
— Валяй, — отозвался Римо.
Вот было бы интересно, подумал он, пожить в этом местечке. Жить в собственном доме, со своей семьей. Иметь свою машину, ставить ее в свой гараж и каждую ночь спать в одной и той же постели.
Такие мысли совершенно не волновали Джеймса Брустера, бывшего работника атомного объекта в Мак-Киспорте, который не так давно вышел на пенсию. Теперь он получал двенадцать тысяч долларов в год.
При такой скромной пенсии, он только что купил за 750 тысяч квартиру в кондоминиуме в Ла-Джолле, в котором все жильцы были, как и он, пенсионеры.
Ипотечная компания недавно связалась с ядерным комбинатом в Мак-Киспорте по поводу довольно крупного кредита. Им был нужен человек, доходы которого по бумагам не превышали бы двенадцати тысяч долларов, тогда, дав ему ссуду, они выводили бы из-под налогообложения полмиллиона.
Джеймс Брустер был тем самым диспетчером, который осуществлял отправку груза урана по маршруту через бульвар Кеннеди в Бейонне. Это была последняя партия из пропавшего топлива. И Джеймс Брустер был для Консуэло Боннер ниточкой к разгадке. Судя по всему, утечка шла именно через него. И сейчас она должна его разыскать.
— Он мой, — сказала Консуэло, когда они вошли в парадное роскошного городского дома. С другой стороны дома доносился шум океана. — Все должно быть законно и совершенно официально. Никакого шума. Вы меня слышите?
— Что она называет шумом? — спросил Чиун, который всегда действовал исключительно бесшумно.
— Она хочет сказать, что в допросе мы помочь не сможем. В этой стране проведение допроса регламентируется законом. Ей нужно получить от него улики, которые могут быть приняты судом, — сказал Римо.
В кондоминиуме было три квартиры. Над одной из кнопок на медной табличке у входа значилась фамилия Брустер. Чиун огляделся по сторонам. Невыразительное жилище, начисто лишенное подлинно корейского уюта.
Чиун пытался осмыслить маловразумительные объяснения Римо.
— Что это такое — улики, которые будут приняты судом? — спросил он, внутренне опасаясь, что оказывается втянутым в непостижимое нечто, которое заставляет американцев вести себя как ненормальные.
— Видишь ли, нельзя, например, добывать улики противозаконными методами. Судья их не примет.
— Даже если то, что ты пытаешься доказать, — правда? — изумился Чиун.
— Неважно, служат ли твои улики установлению истины или нет, как и то, виновен подсудимый или нет. Если ты нарушаешь правила, тогда судья не примет твои улики к рассмотрению.
— Значит, правда никого не интересует? — спросил Чиун.
— Ну, в некотором смысле она всех интересует. Конечно. Но люди ведь должны и от произвола полиции быть защищены. Иначе это будет полицейское государство, диктатура, тирания, — объяснил Римо.
Он мог бы сказать Чиуну и о том, что не что иное, как такое гипертрофированное представление о правосудии и является первопричиной существования всей их организации, но Чиун этого никогда бы не понял. Он просто не хотел этого понять.
— Среди тиранов были и замечательные личности, Римо. Никогда не говори плохо о тиранах. Тираны хорошо платят. История Синанджу знает немало щедрых на похвалу тиранов.
— В этой цивилизации тиранов не жалуют, — сказал Римо.
— Именно поэтому мы и не относим себя к этой цивилизации. Чем вот ты сейчас занимаешься — гоняешься за каким-то украденным металлом, как какой-нибудь сторож на складе? Тирания чтит настоящего ассасина.
— Тшш, — сказала Консуэло и позвонила в дверь.
— Без шума, — передразнил Чиун и поискал глазами какого-нибудь здравомыслящего человека, который мог бы разделить его скептическую оценку происходящего. Естественно, вокруг никого не было — только они с Римо и Консуэло. И как всегда, Чиун оказывался единственным здравомыслящим из всех.