Ю задумчиво сковырнул со лба налипшую гранитную крошку и – кажется, в который раз! – проследил траекторию полета орла.
Наконец он поднял бойцовскую куртку и небрежно накинул ее на плечи, достал с груди складной образок на веревочке и раскрыл – на него с молчаливым укором смотрели жена и дочь двух с половиной лет.
Фотография вдруг ожила, и ребенок воскликнул: «Ну, ты, папаня, даешь!»
Женщина только неодобрительно скривила свои пухлые, жирно напомаженные губы.
Он молча, с особым чувством прижал медальон к губам и закрыл глаза…
22 …Легко оттолкнувшись от скользкого края скалы, Иннокентий перелетел на соседний утес, спрятанный под облаками, метрах в двадцати пяти.
Оттолкнулся еще – и перелетел еще раз.
Так он летал со скалы на скалу, пока не приземлился возле массивных каменных ворот горного монастыря.
Никто эти ворота не охранял, и они, как всегда, были открыты.
Но прежде чем войти, Ю-Иннокентий встал на колени и торжественно поклонился кому-то невидимому – после чего, на четвереньках же, не спеша пополз в монастырь…
23 …В монастырском дворе на пухленьком коврике мирно сидел, скрестив ножки, крошечный старичок по имени Чан Кай Ши.
Поигрывая четками, мудрец с наслаждением припадал к самопальному косячку с наркотической травкой типа гашиш.
Рядом в клетке из ивовых прутьев попрыгивал попугай по кличке Конфуций.
Иннокентий на брюхе подполз к мудрецу и застыл.
– Ю! – торжественно объявил попугай (сейчас и далее их разговор неспешно потянется в синхронном переводе с подлинного древнекитайского языка!).
– Чего тебе, Ю? – по старой китайской привычке не сразу спросил старичок.
– Учитель, могу я спросить? – прошептал Иннокентий тоже не сразу.
Ши долго молчал (как воды в рот набрал!).
– Пусть спросит! – не выдержал попугай.
– Валяй, – равнодушно кивнул Чан Кай Ши.
– Я видел сон, – помолчав, сказал Иннокентий.
– Он видел сон! – повторил вслед за ним попугай.
– В общем, сон… – Иннокентий смешался и замолчал.
– Сегодня какой день недели? – зачем-то поинтересовался старый Ши.
Иннокентий, подумав, ответил:
– Другой!
Они помолчали.
– Сон сбудется, – наконец пообещал Чан Кай Ши.
И еще помолчали.
– Мне снилось, как будто я старый матрац, – начал Ю, – и какие-то люди меня выбивали от пыли, трясли, потрошили, латали и штопали.
– Продолжай! – кивнул ему старый Чан Кай и припал к косячку.
– На мне, точнее сказать, на матраце, – живо вспоминал Иннокентий, – вповалку лежали 600 тысяч миллиардов людей – и всем было место.
Они помолчали.
Они помолчали еще.
И еще помолчали они.
Изо рта, глаз, ушей и ноздрей мудреца повалил вязкий дым.
Этим дымом накрыло пространство окрест.
Иннокентий уже с трудом различал старика.
Наконец он услышал ответ:
– От судьбы не уйдешь!
– Не уйду – в каком смысле? – осмелился он уточнить.
– В переносно-прямом! – объяснил попугай.
Чан Кай Ши промолчал.
Впрочем, все же сказал:
– Возвращайся в мир!
– Он оттуда явился! – напомнил Конфуций.
На что Чан Кай Ши ничего не ответил.
Но, впрочем, ответил, хотя и не сразу, и всего одним словом:
– Яйцо!
Кто знал Чан Кай Ши – также знал, что он зря не скажет.
Пустяшное, в общем, словцо «яйцо» – из уст мудреца прозвучало, как гимн, откровение и приказ.
Иннокентий, не зная, что думать, молчал.
Попугай коготком почесывал перья за хохолком.
Ночь над ними простерла звездную длань.
Вой горнего ветра мешался с блеяньем горных козлов.
До утренней зари попугай умолял Ши не отпускать Иннокентия в этот, по его разумению, страшный, огромный и уродливый мир.
Старец слушал Конфуция, морща лоб.
А дослушав, сказал: «Пошел вон!»…
В то же время в Москве…
24 …Между тем, покинув такси, Джордж растворился в бурном потоке людей.
Где-то он промелькнул бегущим по эскалатору, а то самые разные люди одновременно видели его в разных вагонах, едущих в противоположных направлениях, или блуждающим по длинным и путаным переходам подземного города.
Понятно, он путал следы!
Но где бы крупье ни светился – там же вскоре за ним следом вразвалку тащилась бабища с кошелкой с гусем…