Послышалось шипение — древние механизмы пришли в движение. Где-то в глубине станции ожили насосы, выравнивая давление. Лязг металла, скрежет шестерёнок. Звуки, которые не должны были существовать после двух веков молчания.
Внутренняя дверь станции начала медленно, со скрипом открываться. Сантиметр за сантиметром, словно нехотя. За ней — темнота, разрезаемая только лучами фонарей на шлемах.
И запах. Даже через фильтры скафандров — острый, металлический запах озона. Запах электричества и времени.
— Пошли, — скомандовал Волков, первым шагая в неизвестность.
Коридор встретил их холодом. Не просто низкой температурой — это было нечто большее. Холод, который, казалось, исходил из самих стен, из металла, из воздуха. Холод заброшенности. Холод ожидания.
Стены были покрыты тем же странным инеем, что и снаружи — фрактальные узоры создавали иллюзию движения в свете фонарей. Спирали внутри спиралей, бесконечно усложняющиеся, уходящие в микромасштаб. Если смотреть слишком долго, начинала кружиться голова.
Но больше всего поражало другое.
— Смотрите, — Кадет указал на переборку.
По металлу тянулись наросты. Нет, не наросты — это слово не передавало их сути. Это было похоже на вены или корни, но сделанные из чего-то среднего между металлом и плотью. Они начинались тонкими нитями у пола, поднимались вверх, утолщаясь, ветвясь, создавая сложную сеть.
Наросты пульсировали слабым внутренним светом — голубоватым, болезненным. Пульсация была медленной, размеренной. Как дыхание. Как сердцебиение чего-то огромного и чуждого.
Некоторые из них заканчивались структурами, похожими на бутоны или почки. Закрытые, спящие. Ждущие.
— Что это за хрень? — Моряк приблизился, разглядывая наросты.
Свет его фонаря скользнул по поверхности, и на секунду показалось, что под псевдо-кожей движется что-то. Что-то маленькое, быстрое. Но когда он присмотрелся, там была только игра света и тени.
— Не трогай! — предостерёг Волков. — Гремлин, анализ?
Девушка достала портативный сканер, провела вдоль стены. Прибор запищал, выдавая данные на маленький экран.
— Органика, — выдохнула она. — Но не земная. Структура на основе кремния, а не углерода. Присутствуют следы металлов — железо, медь, следы редкоземельных элементов. Температура... — она нахмурилась. — Это странно. Температура наростов комнатная. Плюс двадцать один градус. Как оно не замерзает при общей температуре минус шестьдесят?
— Может, это и есть источник тепла, — предположил Кадет. — Смотрите, узоры инея расходятся от этих наростов. Как будто они излучают холод наружу, сохраняя тепло внутри.
— Или поглощают тепло из окружающего пространства для поддержания своей температуры, — поправил Волков. — Док, получаете данные?
— Да, вижу на мониторах, — отозвалась Елена. В её голосе звучало профессиональное волнение. — Это невероятно. Кремниевая жизнь, существующая при отрицательных температурах. Если это подтвердится, это перевернёт наши представления о возможных формах жизни. Дарвин тут чуть не описался от восторга.
— Не преувеличивай! — раздался возмущённый голос биолога. — Я просто... взволнован научной значимостью открытия.
— Передай ему, чтобы восторгался тише, — сухо сказал Волков. — Идём дальше.
Они двинулись по коридору. Шаги гулко отдавались в пустоте, множась эхом. Станция была тиха — не мёртвая тишина заброшенного объекта, а напряжённая тишина затаившегося хищника.
С каждым шагом наростов становилось больше. Некоторые переплетались, образуя сложные структуры, похожие на нервные узлы. Другие тянулись по потолку, исчезая в вентиляционных решётках, проникая в кабель-каналы, оплетая трубы систем жизнеобеспечения.
— Оно растёт по всей станции, — заметила Гремлин. — Использует существующую инфраструктуру как каркас. Умно.
— Как плесень, — добавил Моряк. — Космическая плесень.
— Или как нервная система, — поправил Кадет. — Смотрите внимательнее. Это не хаотичный рост. Есть структура, логика. Узлы пересечения там, где сходятся основные коммуникации. Магистральные "стволы" вдоль силовых линий. Тонкие ответвления к датчикам и камерам...
Волков присмотрелся. Парень был прав — в кажущемся хаосе наростов угадывалась система. Словно кто-то — или что-то — превращал станцию в единый организм. Металл и плоть, схемы и синапсы, объединённые в нечто новое.
— Командный центр в пятидесяти метрах, — доложил он, сверившись с планом на наручном дисплее. — Проверим, что там с компьютерами. И с экипажем.